О прекрасном... по просьбам трудящихся))))). Страница 39 из 72

Осенью, когда Борис Михайлович с Юлией Евстафьевной возвратились из Старой Руссы в Петроград, в их квартире на Введенской улице появился человек, ставший одним из самых близких и преданных друзей художника и его семьи. Это был большой поклонник творчества Кустодиева искусствовед, музейный работник и сам художник-график Всеволод Владимирович Воинов. Бывая у Бориса Михайловича, Воинов регулярно ведет дневник, в который записывает беседы с художником, его высказывания об искусстве, воспоминания о детстве и юности.

Портрет В.В. Воинова. 1921. Бумага, графитный карандаш

Дневниковые записи Воинова позволяют не только проследить события последних лет жизни Кустодиева, склад его мыслей, его живую речь, но и процесс создания картины — от впервые мелькнувшего замысла до завершенного полотна.
Так, в записи, датированной 21 ноября 1921 года, можно прочесть: «Сейчас Б. М. задумал картину “Спящая купчиха”. На цветном сундуке под пологом спит молодая красавица-купчиха, раскинувшаяся на своем ложе. Одеяло покрывает только ноги, верх тела обнажен, на него льется красный свет от открытой топящейся печи, остальная комната постепенно тает во мраке, справа от кровати стол с самоваром. Домовой, добродушный толстый русский бог, откинул край полога и любуется спящей. В левой руке у него еле светящийся фонарь. На ковре перед печью кошка…».
Картину на эту тему — «Купчиха и домовой» — Кустодиев написал только год спустя. Не попала на холст лишь кошка, первоначально гревшаяся в воображении художника у печи.

Купчиха и домовой. 1922. Дерево, масло

Бывали и иные ситуации, когда в процессе работы замысел художника претерпевал значительные изменения. 22 декабря того же года Воинов записывает в дневнике, как рождалась картина «Сцена у окна»:
«На мольберте новая картина. Этюд в Конкала (Финляндия) превращается в русский пейзаж. Юлия Евстафьевна у окна, на подоконнике — шляпа, розы в эмалированном белом кувшине. Фон — лес. Сегодня у Бориса Михайловича появилась речка на переднем плане; купальщицы, в лесу просека, голубой домик и церкви…».
Через несколько дней, 27 декабря, Воинов делает еще одну запись о том, как трансформируется картина, над которой работает Кустодиев: «Переделка финского этюда “У окна” подвинулась — фигура Юлии Евстафьевны записана, новый кувшин (белый) переделан в цветной, из-за букета выглядывает голова молодого человека, сидящего за окном и беседующего с девушкой, намечены кружевные занавески».
В окончательном же варианте с полотна исчезли купальщицы, а вместо них по реке против открытого окна проплывет в лодке компания отдыхающих. Первоначально задуманный портрет Юлии Евстафьевны сменился сценкой из провинциальной жизни — тайное свидание у окна.

Сцена у окна. 1921. Холст, масло

Спасибо, девочки!
Священники, монахиня, иллюстрации к "Шинели" - ах, как хороши!
А письма и воспоминания - это вообще что-то необыкновенное!

Близким другом Кустодиева был ещё один интереснейший человек — писатель, блестящий публицист Евгений Иванович Замятин.
Евгений Иванович с интересом наблюдал, как художник словно «прицеливался» к нему, прежде чем начать работу над портретом: «Ловко орудуя колесами своего кресла, он выбирал нужное положение, брал карандаш. Губы у него еще посмеивались, но глаза тотчас же менялись, они становились острыми, как у охотника, взявшего ружье на прицел. Сначала он обыкновенно работал молча, и только потом, когда — как он называл это — “карандаш разогревался”, мы начинали разговор»

Портрет Евгения Замятина, 1923

Поводом для личного знакомства послужила серия акварелей Кустодиева «Русские типы», которую собирались выпустить в виде альбома. Замятину издательство поручило написать вводную статью. Но Евгений Иванович поступил иначе. Разложив на столе «кустодиевских красавиц, извозчиков, купцов, трактирщиков, монахинь», он погрузился в мир, изображенный художником, и в короткое время написал по «кустодиевским» мотивам повесть «Русь», которую А. Ремизов считал лучшим произведением Замятина.
Действие повести писатель поместил в выдуманный им городок Кустодиевск, которому, лукаво усмехается писатель, почему бы не быть в России, наряду с Ярославлем, Кинешмой, Романовым и родной ему Лебедянью.
Мир повести — купеческая семья «кержацких кровей», и в центре всего — «красавица, настоящая красавица русская, не какая-нибудь питерская вертунья-оса, а — как Волга: вальяжная, медленная, широкая, полногрудая, и как на Волге: свернешь от стрежня к берегу, в тень — и, глянь, омут…».

Из серии "Русь. Русские типы". 1920. Бумага, акварель

Завершенную Замятиным повесть Нотгафт передал Кустодиеву, и через несколько дней, вечером, была назначена встреча автора повести с художником. В воспоминаниях о Кустодиеве Замятин признает, что допустил оплошность и пришел слишком поздно, часов в десять, когда Борис Михайлович был уже в постели. То, что увидел Замятин, привело писателя в смятение. Вот его описание их первой встречи: «На столике возле кровати лежала моя рукопись, Борис Михайлович хотел показать мне какое-то место в тексте, протянул руку и — вдруг я увидел: он приподнялся на месте, схватился за шест и, стиснув зубы, стиснув боль, — нагнул вперед голову, как будто защищая ее от какого-то удара сзади. Этот жест — я видел потом много раз, — я позже привык к этому, как мы ко всему привыкаем, но тогда — я помню: мне было стыдно, что я — здоровый, а он, ухватившись за шест, корчится от боли… От этого стыда я уже не мог слушать, не понимал, что говорил Борис Михайлович о нашей книге — и поскорее ушел…»
Впечатления Замятина от следующей встречи были уже иными: «Через несколько дней я опять был здесь — чтобы на этот раз увидеть: какой бодрости, какой замечательной силы духа человек!
Меня провели в мастерскую. День был морозный, яркий от солнца или Кустодиевеких картин в мастерской было весело: на стенах розовели пышные тела, горели золотом кресты, стлались зеленые летние травы — все было полно радостью, кровью, соком. А человек, который напоил соками заставил жить все эти полотна, сидел (возле узаконенной в те годы “буржуйки”) в кресле на колесах, с закутанными мертвыми ногами и говорил, подшучивая над собой: “Ноги — что… предмет роскоши! А вот рука начинает побаливать — это уже обидно”.
…И только в этот день… я понял: какую творческую волю надо иметь в себе, чтобы, сидя вот так в кресле и стискивая зубы от боли, написать все эти картины. Я понял: человек Борис Михайлович — сильнее, крепче любого из нас…».

Узнав от друзей-художников о приезде в Петроград М. В. Нестерова, Борис Михайлович выразил большое желание повидаться с Михаилом Васильевичем.
Встреча двух крупнейших русских художников состоялась 15 марта. Приехав в сопровождении Воинова на Введенскую улицу и рассматривая работы Кустодиева, развешанные на стенах мастерской, Нестеров задержал взгляд на картине «Купцы» (известна также под названиями «Гостиный двор» и «В торговых рядах»). Воинов запомнил вырвавшиеся у гостя слова, характеризующие отношение Нестерова и к купцам, и к революции: «Ведь это монументы! И такие молодцы проглядели революцию! Правда, их в этом провела интеллигенция… Крепкий и цельный народ — купечество…»

В бане. 1920. Бумага, акварель, карандаш

Из воспоминаний сына:
В 1925 году отцу захотелось написать русскую Венеру в бане, и он принялся за эскизы. Затем, когда нашел нужную позу, сделал рисунок с девушки лет двадцати двух — двадцати трех. Она была миловидная, полная, с хорошей фигурой.
Время было трудное, и для картины не нашлось холста нужного размера. Поэтому, по просьбе отца, я взял его старую картину «Терем» (групповой портрет), натянул обратной стороной на подрамок и загрунтовал. Отец приступил к работе — сделал рисунок и начал писать картину. Мыльную пену я сбивал для него в большом тазу: он хотел, чтобы пена в картине была настоящим натюрмортом. Позднее в стене предбанника было написано окно, в которое виден город с его шумной и оживленной жизнью. Отец любил даль в картине, глубину и маленькие масштабы этой глубины.

Русская Венера. 1925-1926. Холст, масло

Ах, Русская! Роскошней той, из Рима
Из пены мыльной восстает рожденье!
А цвет волос! Не проглядите мимо!
Как будто Магдалина до паденья

А за окошечком зима вовсю сверкает
Платок на лавку брошен так небрежно
И туфельки! Взгляд просто истекает
И пар, и веник! Счастье так безбрежно !

Но слух прошел, что веник отобрали
Так реставратор показал свой нрав
Живет без веника Венера в тихом зале
Без веника? И в бане? Он неправ!
(Энн – Н.Б. Лобаненко)

Холст не всегда имеет мастер,
Карман художников пустым бывает, вот-с...
И взял художник «На террасе»,
перевернул шедевр наоборот-с

Здесь счастье дома. Тихо на террасе
Живет и чай свой в чашки наливает.
Но только неулыбчив что-то мастер.
Но только тайна за столом витает

Венера на изнанке чаепитья
Красою русскою свободно расцвела.
Судьба дала сюжету тут развитье...
Такие странные прекрасные дела.

На Волге, в Нижнем холст "разъединили".
И две картины радуют нам взгляд.
И, чтобы критики ни сочинили,
О смысле оборотном говорят.
(Энн – Н.Б. Лобаненко)

Русская Венера. Вариант-повторение одноименной картины. 1925-1926. Холст, масло

Купание. 1912. Фанера, масло

Купанье. 1921. Холст, масло

Купальщица. 1922. Холст, масло

Купальщица, сидящая на берегу. 1926. Линогравюра

Искусствовед Г. К. Лукомский в эмигрантской газете «Накануне» писал: «Кустодиев — “богатейшие” сюжеты: “Купчиха” за чаепитием у самовара — русский Тициан! Живопись его стала строже, продуманнее. Кустодиев — огромный художник!.. Кустодиев может быть поставлен вровень с Венециановым…» «Балкон с деревянными тоненькими бутылкообразными балюстрадами. Внизу двор, кучер коня вывел. Ворота синие с позолотой, калитки по сторонам ворот. Налево балкон, и купец или подрядчик бородач в красной рубахе и жилетке пьет с женой чай. Вдали налево, как бы на холме, шатер церкви в “Нарышкинском барокко”, направо — город, “ряды”, колокольня церковная, столь типичная для “уезда” — провинциальный “ампир” 1830-х годов.
Справа и слева обрамление из листьев, дубовые листья и кусты. На таком фоне сидит у стола и услаждает свою душу и тело чайком красивая, полная дама — купеческая. Платье лилового шелка с кружевами, повязка на голове, в руке блюдце, и ластится кот к круглому плечу хозяйки. А прижаться-то есть к чему!..
На столе порасставлены яства. Здесь и крендельки, и ватрушки, и бисквитная булка, и варенье, — а на самом видном месте — арбуз! Самовар, чайник на нем расписной, с розанами, “поповский”. Живопись… силы, достойной Франца Гальса… Пейзаж — российский. Быт русского Брегэля…»

Не менее высоко оценил Лукомский и «Невесту» («Купчиха у сундука»): «Раздетая полная женщина — невеста; у постели и атласы, и бархаты лежат грудами. Перламутровый ларец; тело, как роза, солнцем июньским нагретая. Даная Ярославская. По живописи Кустодиев — Тициан Российский!..»
Эту картину Кустодиев написал специально для Фёдора Шаляпина, изобразив героиню со спины в довольно театрализованном стиле. Шаляпин очень любил свою «Красавицу» и в 1922 году увез её с собой в Париж, в эмграцию.

В «Красавице» Кустодиев обратился к редкому для русского искусства жанру обнажённой натуры — роскошная сомлевшая ото сна купчиха, привстав со своего пышного ложа средь пены белых пуховых подушек и кружев, появляется из-под атласного одеяла как Афродита из перламутровой раковины. В несколько неуклюжей позе красавицы, слегка откинувшейся назад, в сочетании с крохотными ступнями, которыми она ступает на мягкий пуфик, можно увидеть странную грацию и неповторимую прелесть целомудренной чистоты.
Изобильная русская красота — алые губки-вишенки, румяные щёки, персиковый подбородок, бирюзовые глаза, золотисто-пшеничные волосы, лебединая шея, пышный стан и округлые плечи, холёное и гладкое тело — как «кровь с молоком». В народных представлениях это и есть женская красота, она сродни пуховым розовым подушкам и расшитому кружевами одеялу в чехле зефирного цвета, округлостью форм и складками так похожему на свою хозяйку.
Сбоку от высокой кровати-сундука, с окованными углами и пологом, расписанным цветочным орнаментом с розанами, виден край комода, заставленного броскими вещами — красивыми скульптурками и женскими туалетными принадлежностями.

Кустодиев – автор целой галереи женских образов, которые символизируют гармонию, покой и уют русского мира.

Женщина, пьющая чай. 1918.

Бумага и графитный карандаш, растушка и цветной карандаш – вот и все, что было использовано Кустодиевым при создании этой картины, а какой эффект! Женщина на картине не просто пьет чай, она на ней живет, косо глядя в угол полотна на кого-то, кого зритель не особо даже замечает.
Буйства красок, помимо обыкновения, даже самый внимательный зритель здесь просто не найдет: максимум – несколько ярких пятен, призванных изображать здоровый румянец не менее здорового тела. Все остальное – чистые линии и нежные краски.
Когда Кустодиева спрашивали, почему он пишет дородных женщин, он отвечал: «Худые женщины на творчество не вдохновляют».