БАБУШКИН ЗАГОВОР

Третий день Маша ловит себя на том, что балконная дверь цепляет взгляд, подолгу приковывает к себе внимание. Обшарпанная в старой краске с треснутым стеклом стала наваждением. Никуда от нее не деться, что бы ни делала, не замечала, как вновь оказывалась перед нею. Манила не она сама, а пространство за проемом и высота…

Детский плач заставлял вздрагивать, бежать к дочкам-двойняшкам. В комнате пустота, в углу одна кровать для грудничков, рядом на полу старый голый матрас для самой. Весь скарб в одном большом целлофановом пакете. На завтра ждет выселение. Что тогда?

Когда узи показало, что будет двойня, Маша метнулась в военкомат. Просила дать отсрочку мужу от армии хотя бы на год. Встретили там по-хамски, бросили в лицо кучу оскорблений. Странным было слышать все это от женщин служивших там, словно самим не доводилось быть матерьми.

Ее Олег говорил, все служат и ему надо. Всего-то год. Денег, что откладывали на машину должно хватить.

Умоляла военкома оставить будущего отца поблизости. Крашеные прапорщицы опять шипели:
- Ты сначала еще роди, а потом требуй.

Как часто у нас водится, сделали с точностью наоборот. Через два месяца молодой боец оказался в Чечне. Не прятался, не шкурничал, как и многие тянул лямку нелегкой солдатской жизни.

Те денежные крохи, что выдавались срочникам, полностью отсылал домой. Когда во взводе прознали о рождении двойни, то пустили по кругу каску. Счастливый папаша с полной «чашей» в руках стоял перед сослуживцами не находя слов чтобы отблагодарить. Да и не надо было, все же ясно и так.

Скоро пришел приказ. Военнослужащих с двумя детьми и единственных кормильцев отправлять домой. Извиняющим взглядом Олег прощался с теми, кто остается. С чувством вины возвращался с войны.
Вертолет порожняком летел до Ханкалы. В грузовом отсеке нашлось место и ему. На подлете с соседнего склона ударил крупнокалиберный пулемет. Сразу заволокло все дымом. Раненные пилоты из последних сил пытались довести вертушку. Не удалось. В двух километрах от базы рухнули в поле. Переломанного и обожженного Олега извлекли из под обломков. Жизнь едва теплилась в теле.

Вот он и вернулся. На носилках, без шансов, что выживет. Военный госпиталь отказался принимать уже демобилизованного бывшего воина, обозвав его гражданским. Нашлось ему место в своем городке в единственной больнице в коридоре.

Начались для Маши страшные дни. От грудничков надолго не оторваться. Хорошо соседка пенсионерка соглашалась присмотреть. Два раза в день хоть на часок бежала к Олегу. Деньги вмиг разлетелись: то на лекарства, то медсестрам.

«Хороший» доктор сочувствовал, все говорил, что шанс есть всегда. Просил подписать какие-то бумаги, что так надо. Убитая горем сквозь слезы на первом листе углядела письмо в комитет по здравоохранению.

В очередной раз, пробежав больничным коридором, в углу не обнаружила койку с мужем. На немой вопрос к медсестре та рукой указала в окно на желтый приплюснутый бокс морга, присыпанный снегом. Ноги предательски подкосились, очнулась от резкого запаха нашатыря.

А дальше началось то, что называется хождением по кругам ада. Военкомат отгородился дежурным и турникетом на входе. Все попытки добиться пенсии разбивались о неприступную стену непонимания и жестокости.
- Нечего здесь шляться. Спасибо скажи, что похоронили за счет государства, - гнали за дверь зеленые человечки.

В администрации, вечно перекусывающие и пьющие чай чиновницы соглашались:
- Да, имеешь право и на льготы и пособие. Только вот…
И тут же приводили кучу подведомственных инструкций отменяющих его.

Вконец обессилив от враждебного к себе отношения, Маша смирилась, поникла духом. Потихоньку начала распродавать имущество, чтобы выжить.
Не зря говорят – горе не приходит в одиночку. «Хороший» доктор подло подсунул на подпись документы на квартиру. Теперь новый собственник дал месяц на переезд. Комочком в груди сжалась обида и отчаяние от несправедливости. Стало пропадать молоко.

Темно в квартире. Свет давно отключили за неуплату. Нет сна! На утро Маша замочила последнюю горсть геркулеса, не на чем варить. Горячей воды тоже нет. Соседка вечером пустила помыться, одела все чистое. Двойняшки безмятежно посапывают.

Напротив силуэты крыш домов подсветил снизу рассвет. Прохлада балкона немного освежила лицо. Проверила еще раз все ли на месте – большой деревянный ящик, где раньше хранили картошку и приступок из перевернутого ведерка. Вернулась назад, дверь уже не закрывала.

Через силу поела сама, затем остатками грудного молока покормила деток. Пока накрепко пеленала младенцев, предательски начал подбираться озноб. С оттягивающей обе руки ношей медленно тронулась навстречу солнцу.

Первые лучи коснулись лица, сквозь ресницы чувствовалась их свежесть. Как тихо! Зажмурившись, одной ногой нащупала приступок. Вот сейчас..., много раз продумывала, еще шаг и…

Воздушный поток разметал волосы! Солнечный свет поник! Ударивший в нутро животный страх заставил Машу открыть глаза. Неведомо откуда свалились две огромный серые птицы и прикрыли балкон распростертыми крыльями. Крепкие когти вцепились в ограждение, посыпались бетонные крошки. Угрожающе хищно загнут клюв. Черные с проблеском глаза пронзительно по-человечески заглянули в душу.

Чувство опасности заставило прижать дочек к груди, отступить. Метнулась в комнату, ногой захлопнула балконную дверь. Хватая ртом воздух, прижалась к ней спиной.
- Боже, что это, что? – всхлипывая от пережитого волнения, опустилась на пол. Слезы ручьем брызнули по щекам. С трудом добралась до кровати, уложила крошек. На вторую попытку сил уже не было.

Под краном ополаскивая лицо бессознательно, про себя шептала позабытый бабушкин заговор на защиту.
- Упаси меня и деток, - проступила соль страданий на глазах
- Покарай злыдня посягнувшего - слезы смешались с водою.
- Проклинаю до скончания веков. Аминь, - растворилась горечь обид.
Омыла журчащая струя лик обиженной матери. Заклокотала, забурлила по трубам. Метнулся импульс вспять. Разнеслась мольба через скважину в подземное море. Пробилась истоком и веселым ручейком - через реку молнией стрельнула в океан.

На тайском берегу в лазурной воде качается надувной матрас. На нем бронзовый от загара доктор. Беззаботно жирует на вырученные деньги от продажи чужой квартиры.

- Котик, мне скучно! – помахала ему ручкой медсестричка-любовница.
К ужасу изумленной женщины на ее глазах шевельнулось море, словно огромная рыбина в глубине вильнула хвостом. Развернулась воронка и вмиг поглотила мошенника.

Немного успокоившись, Маша вышла из ванной. На балконе никого не было. Осторожно выглянула за дверь. Перевернуто ведерко, а на ящике рядышком лежат два птичьих пера, странного желтого цвета с отливом. С опаской взяла один в руки. Тяжелый железный теплый! Длиной в три ее ладони, видны тончайшие прожилки, по стержню невиданная надпись на непонятном языке.

- Неужели золото? Не может быть! Чье? – оглянулась вокруг. Внизу по улице люди спешат на работу. И увидела она, что на деревьях снег лежит чистый и искристый. А небо – такое синее, а облака смешные. На соседнем балконе женщина вешает белье, улыбается. Солнце светит сегодня и для нее.

Старый мрачный еврей, шаркая ногами, прибирается в антикварной лавке, смахивает пыль с раритетов. Уже давно никто ничего не носит. Опытным взглядом приметил девушку, дважды мелькнувшую в окне.

- Мечется. Нужда припрет - куда денется, зайдет, - уверенно прошамкал губами. Звоночек на входе подтвердил его догадку.

- Вот, – Маша выложила перо.
Даже если все сокровища мира будут лежать перед старьевщиком, он не повел бы и бровью, такова закалка. Безразличным жестом поковырял пальцем диковинку, дважды перевернул.

- М-да. И что же вы хотите?
- Я не знаю, оно тяжелое, - замялась девушка.
- За эту штуковину могу предложить сто тысяч.
- Как, сто!?
- Сколько же вы хотите мадам? Хорошо. Только принимая во внимание ваше, я так понимаю не простое положение, добавлю еще столько, - лишь потные ладони выдавали патологическую жажду к наживе.

- Я только хотела узнать из чего оно и сколько весит?
- Нет, вы меня просто грабите. Забирайте свои триста тысяч и попрощаемся, - поспешно накинул на перо суконку.

Когда звонок вновь отработал за девушкой еврей присел за стол. Проверил, золото оказалось высочайшей пробы. Через лупу не нашел ни следов отливки ни следов гравировки. При тончащей отделке был не понятен способ его изготовления, отсутствовало клеймо. В надписи старьевщик опознал древние славянские руны. Смутно вспомнил, что где-то, когда-то слышал о диковинке. Надежно спрятал приобретение в сейф.

В извлеченном из кладовки пыльном ящике покопался в рухляди и достал потрепанную временем книгу. Долго страницу за страницей перелистывал, вчитываясь в текст, сквозь сдвинутые на нос очки. Наконец нашел ту запись, что искал.