Проходя путем земной жизни, мы не знаем верно, что ближе или дальше с нами встретится – богатство или бедность, почесть или унижение, любовь или ненависть, радость или печаль. Несмотря на сию неизвестность, мы, хотя наудачу, больше или меньше заботимся, как бы приятные из сих встреч не миновали нас и как бы нам уклониться от неприятных. Но есть одна встреча, неминуемая – это встреча со смертью. Не надобно ли о ней подумать?
Встретясь с неприятностью в жизни, например с бедностью, ты можешь и с ней продолжать путь, хотя не без труда, и надеяться на иную, лучшую встречу, но, встретясь со смертью, ты попадешь в ее руки, а она, говорят, не со всеми обходится кротко и мирно. «Честна пред Господем смерть преподобных Его» (Пс.115, 6). «Смерть грешников люта» (Пс.33, 22). Итак, не требует ли благоразумие, чтобы благовременно и без отлагательства позаботиться нам, как бы лучше расположить себя для благонадежной встречи со смертью? Без отлагательства, говорю, потому что смерть не обещала нам помедлить, пока мы приготовимся встретить ее.
Говорить ли о тех, кто вопрос о приготовлении к смерти думает не разрешить, а уничтожить мыслью о ничтожности смерти? Знаю от обличающего премудрого (Соломона), что «рекоша в себе помышляющии неправо…(говорят себе, думающие неправедно)… самослучайно рождении есмь мы, и по сем будем якоже не бывшее… (мы, случайно рожденные на земле, а после будем как несуществующие)… пепел будет тело, и дух наш разлиется яко мягкий воздух» (в пепел превратится тело, а дух разольется как мягкий воздух) (Прем. 2, 1-3). Трудно было бы поверить, что есть люди такого образа мыслей, если бы не было бы известно, что зло для своего существования требует лжи и безумия. Подобное люди говорят, не потому, что убеждены, но потому, что их мысли уклонились от правды и добродетели, они усиливаются обольстительно выразить ложные мысли, чтобы ими поддержать свои порочные правила. Стыд для человечества, что есть люди, мудрствующие не разумнее червя, который приготовляется к смерти устроением себе паутинного или шелкового гроба, не с тем, чтобы в нем исчезнуть, но чтобы, положив в нем земную жизнь червя, воскреснуть в воздушную жизнь бабочки.
Некоторые, не будучи причастны наглости и безумия отражать мысль о смерти помыслами неверия, однако же, мало или совсем не думают о смерти, потому что чрезмерно заняты другими предметами. Таких людей немало. Это мир. Пристрастный к чувственным удовольствиям то ищет удовольствий, то погружается в них, то, утомленный от них, отдыхает. В сем проходят у него дни и ночи, и душа его не так настроена, чтобы беседовать с неулыбающейся мыслью о смерти. Если случайно приходит к нему сия мысль, он спешит отогнать ее, не рассуждая, что если трудно перенести нечаянное присутствие мысли о смерти, то насколько труднее будет перенести нечаянное присутствие самой смерти, которую отогнать будет уже невозможно!
Человек постоянно занимающийся делом по должности, по охоте, по долгу повиновения, по нужде для пропитания, по корыстолюбию для выгоды и обогащения, обыкновенно живет в своем деле. Оно владеет его временем, способностям, силами, мыслями, желаниям. Подобно евангельскому богачу он строит в будущем новые житницы, составляет новые планы земного благополучия, и ему некогда подумать, что, может быть, даже без предварения, которого удостоен богач евангельский, «в сию ночь душу его истяжут от него» (Лк. 12, 20). Раб привычек и суетных обычаев, даже приближенный к смерти летами, не хочет он примечать ее приближения, хотя она почти уже перед глазами. Пища, одежда, принимаемые и отдаваемые посещения, привычные увеселения занимают его. На досуге он бродит мыслью в мечтательных воспоминаниях прошедшего, чтобы не коснуться немечтательного будущего и не встретиться со смертью.
Такая невнимательность к смерти к чему может привести, если не к затруднениям при смерти и по смерти? Если бы нам не было сказано о том, что там есть адская бездна и геенский огонь, угрожающие тем, кто в земной жизни не построил себе лестницы к Небу, то по самым свойствам души нашей и по опытам в земной жизни мы могли бы заключить, как опасно прийти в мир духов без духовного приготовления, с одними привычками к земному и чувственному. Душа в том находит удовольствие и в том живет, к чему прилепились ум и воля; лишение сего есть для нее глад, скорбь, страдание, смерть. Отторжение же ума и воли от одного предмета и прилепление к другому по порядку природы не совершаются мгновенно. Посему со всякой душой, которая с одними привычками и пристрастиями земными, без духовного приготовления через смерть очутится в мире духов, естественно должно происходить подобное тому, что произошло в описанным в Евангелии богачом, который поелику до смерти занимался только тем, чтобы услаждать свой язык ястием и питием, то и по смерти не нашел для себя высшей мысли и лучшего желания, как чтобы прохладить свой язык, но также не нашел желаемой капли воды. Пришельствующая в духовный мир душа мечтает о привычных земных занятиях, жаждет привычных чувственных удовольствий, но их там нет. Напротив того, там есть возвышеннейшие предметы созерцания, чистейшие источники радости и блаженства, но они чужды ее уму и воле. Что же для нее остается? Ее внутренняя пустота, глад, скорбь, страдания, что и составляет ее смерть.
Итак, очевидно, что для того, чтобы благонадежно переступить за гроб, надобно к сему заранее располагать и приготовлять себя до смерти. Каким образом? Надобно, насколько возможно, себя отрешать и освобождать от привязанности и пристрастия к земному, плотскому, чувственному. Но надобно искать правды, чтобы она жила в нас и мы с ней могли бы по смерти жить в Царствии Божием, надобно воодушевляться любовью к добру, надобно творить благие дела.
Некоторые помыслят: «Будут ли нам полезны за гробом благие дела? Они останутся на земле, как и все, что мы здесь имеем и делаем?» Не так думают ведающие тайны и судьбы Божии. Если, например, подаваемая милостыня и принадлежит земле и на ней остается, тем не менее дух благих дел принадлежит душе, сердцу, воле, совести, а потому переносится и в вечность и открывается миром совести, святою силою воли, радостию сердца, блаженством души.
Впрочем, мы обманули бы себя, если бы сказали: «Станем делать добрые дела и сего довольно для приготовления нашего к благонадежной смерти и к блаженной вечности». Слово Божие говорит о законе Божием и о добрых по нему делах, но оно говорит также: «Иже весь закон соблюдет, согрешит же во единем, бысть всем повинен» (Кто весь закон соблюдет, но согрешит в едином, повинен всему) (Иак. 2, 10). Кто из нас не согрешает в чем-нибудь единем и более, нежели в единем? И следственно, кто не повредил больше, или меньше и добрых дел своих? Кто не сделался повинным пред вечным правосудием Божием? Повинность же ведет не к покою и блаженству, но к суду и наказанию.
Но если и добрые наши дела не довольно нам помогают и даже сами требуют помощи, то где найдем мы потребную помощь? Небо и земля, и самые ангелы могут ли сделать повинного правым и грешника святым? Конечно, не могут. И что же с нами будет? Надобно ли уже признаться в том, что по греховному повреждению нашему мы уже существа невозвратно погибшие? Поистине мы существа погибшие, только да будет сие признание без отчаяния и не без надежды. «Прииде бо Сын человеческий взыскати и спасти погибшаго» (Мф. 18, 11). Вочеловечившийся Сын Божий освобождает нас от повинности вечному правосудию, потому что Он есть «Агнец Божий, вземляй грех мира» (Ин. 1, 29). Он дарует нашим добрым делам силу, чистоту и совершенство. Умирает, воскресает и пробивает нам удобопроходимую стезю сквозь образ смерти к жизни вечной.
Видишь ли теперь, христианин, что всего нужнее для благонадежного приготовления к смерти и к будущей жизни? Веруй в Господа Иисуса и призывай Его, следуй его учению и примеру, прилепляйся к Нему памятию, и умом, и сердцем, и ты возможешь, не запинаясь сказать со святым апостолом Павлом: «Мне и жити Христос, и умрети, приобретение есть».
(Филарет (Дроздов), святитель. Избранные труды. Письма. Воспоминания. М., 2003. С. 446-449.)
