СУДИТЬ НЕ ВЕЛЕНО

СУДИТЬ НЕ ВЕЛЕНО
На хуторе без названья, в окружении леса, обрабатывал землю и кормился с нее простой русский мужик. Нареченный по рождению Михаилом Алексеевичем он стал последним из рода Фоминых, кто на исходе прошлого века решился посвятить жизнь сельскому хозяйству. Тощие, бросовые угодья, выделенные из совхозного пая, через двухлетние хождения по кругам ада, смог отвоевать у властей крестьянин, полный надежд и стремлений, жаждущий работать на себя.
Трудился не покладая рук, без выходных и отпусков. В тяжелые годы «девяностых» вырастил, поднял на ноги троих детей. Состояния не нажил. Только натруженная сгорбленная спина с узловатыми мозолистыми руками свидетельствовали об отчаянном упорстве.
Если выдавалось свободное время, которого практически не было из-за загруженности в работе — возводил дом. Родовое гнездо на своей земле — давняя мечта всего семейства. Копейка к копеечке, рубль к рублю сберегал, пускал на строительство.
С помощью подрастающих сыновей смог осилить фундамент. Поставили стены, перебрали по случаю купленный потемневший от времени готовый сруб. Прежний хозяин не успел достроить. Мужики в деревне по разным причинам умирают рано.
Да и сам чувствовал, здоровье стало сдавать, спешил. Из десяти знакомых сверстников восемь уже покоились на погосте. А хотелось, чтобы детям было, где навестить стариков, куда смогли бы привозить внуков на природу.
Радовались каждому завершенному этапу. Из-за нехватки денег стройка растянулась на долгие пятнадцать лет, и все еще не было видно конца.
С любовью самостоятельно изготовленные оконные блоки и двери ждали своего часа. Оставалось завершить крышу и настелить полы. Все упиралось в дороговизну стройматериалов, а выписать лес на корню стало практически невозможно.
Никак не ожидал Михаил Алексеевич, что предстанет перед правосудием и будет держать ответ за совершённое деяние.
— Встать, суд идет,— словно мышь пискнула, молоденькая секретарь. Судья хорошо поставленным голосом начала:
— Слушается уголовное дело по факту незаконной порубки деревьев. За отсутствием средств у обвиняемого на адвоката ему предоставлен государственный защитник.
Высокий худощавый прокурор в годах при форме и признаками язвенной болезни на безучастно застывшим лице долго зачитывал обвинение. По окончанию констатировал:
— … гражданин Фомин причинил ущерб государству в размере четырех тысяч рублей.
В небольшом зале судебных заседаний присутствовал в качестве потерпевшего человек из лесхоза с неприятным нахальным лицом, затянутый во все черно-кожаное. В сторонке, почти у входа сидела женщина, некрашеные волосы серебрились из-под приспущенного легкого платка; по правую руку от нее совсем юная девушка в воздушном беретике на голове, слева двое, удивительно похожих друг на друга разновозрастных молодых мужчин.
Семья обвиняемого определила судья наметанным взглядом. Сразу внутри шевельнулась неприязнь к стоящему перед ней бородатому простецки одетому мужику, с открытым вольным взглядом. Что-то ее непременно стало раздражать. Возможно его спокойное как-бы отстраненное поведение по отношению к процессу. А может быть, присутствие сплоченной родни в качестве поддержки. Она не могла понять, что именно. Это нервировало, сбивало с темпа, на котором привыкла вести судебное разбирательство.
Хотелось пораньше закончить, не растягивать на предстоящий июльский день пылающий зноем. При поверхностном ознакомлении дело выглядело не сложным. Все было понятно как дважды-два. Сам обвиняемый ничего не отрицал.
— Да, спилил два десятка елок. Да, нужно было на строительство дома.
— Почему не обратились в лесхоз, ведь вам полагается один раз в жизни бесплатная выписка? — задал вопрос прокурор, вытягивая длинное тело на неудобном стуле, стремясь придать ему горизонтальное положение, чтобы ослабить подступающую изжогу.
— Пытался, не один раз.
— Ну и что?
— Как видите…, разве бы сунулся в лес. Во-первых, их контора находиться в соседнем районе, а это семьдесят километров, туда-сюда не накатаешься. Приедешь: то у них фондов нету, то какая-то реорганизация, то банкротились три года.
— Что он говорит? Что вы его слушаете? У нас каждый гражданин может воспользоваться этим правом, — возмутился представитель лесхоза, сотрясаясь тучным жилейным телом.
— Только вот ваш директор так не считает. В местной газете он доходчиво излагает, что государство вовсе не заинтересовано выдавать порубочные билеты населению в доступные места, — парировал Михаил Алексеевич, доставая из кармана месячной давности сложенную несколько раз затертую районку «Светлый берег».
— Позвольте, зачитаю?
— Возражаю, ваша честь это к делу не относится, — не по погоде одетый лесхозник беспрерывно стал вытирать катящий со лба пот.
— Отклоняю, — поддержала судья.
— Ну, как хотите, я его за язык не тянул.
— Вы же догадывались, что поступаете незаконно? — уточнял прокурор, морщась, явно страдая от начинающегося внутреннего спазма.
— Что значит незаконно? Если определена властями бесплатная выписка, то разве невозможность получения бумажки отменяет это право?
— Вы меня об этом спрашиваете? — развел руками обвинитель.
— А кого еще? Вы же меня судите.
— Все, хватит, — вмешалась судья.
После получаса всевозможных процессуальных действий, прокурор рублеными фразами потребовал:
— Применить стократную штрафную санкцию.
— Исчислять ущерб в четыреста тысяч рублей.
— Считать его особо крупным размером.
— Назначить наказание в виде пяти лет лишения свободы.
— Обязать определенную сумму возместить полностью.
Защитник невнятно промямлил, словно двоечник у доски и тупо уставился в стол. Секретарь не отрывала глаз от окна. В мыслях она давно была на пляже. Ловила взгляды молодых парней, нежась под ласковыми солнечными лучами, прохладная вода освежающе омывала ступни ее ног. Только в углу вырвавшийся из глубины вздох, мать с дочерью в отчаянии прикрыли ладонями.
— Вам предоставляется последние слово, — спешила закончить служительница фемиды, непроизвольно поправляя россыпь рыжих локонов, лежащих по черной мантии. Ее по-прежнему не отпускала, выводила из себя, смутная плохо объяснимая неприязнь. Неимоверным усилием воли удавалось совладать с нею, подавляя готовое вырваться наружу раздражение.
Не выдавая волнение, обозначив на лбу глубокие морщины, Михаил Алексеевич собрался и медленно начал:
— Сколько я не пытался, за последние двадцать лет оформить выписку все было тщетно. Даже в жердях для загона отказали. Вокруг от леса почти ничего не осталось, звук от бензопил стоял сутками. Вывозили все кому не лень. Я понял, что деревья, которые мне удалось отстоять с боем возле своего хозяйства, все равно падут, пока буду в очередной раз пытаться получить порубочный билет. От такой безысходности решил сам спилить двадцать елок, чтобы распустить на доски для постройки дома. Моя вина происходит от полной неспособности государства гарантировать права отдельного человека. Не я должен здесь стоять…
Защитник впервые с удивлением посмотрел на своего подзащитного. Сидевший напротив прокурор, изобразив болезненную гримасу, нервно затеребил в руках шариковую ручку. В наступившей паузе, при полной тишине стало слышно, как заерзал в кресле взмокший представитель лесхоза. Почти все уловили терпкий запах мужского пота.
— Объявляется перерыв на один час. Суд удаляется для вынесения приговора, — закончила судья.
Только теперь, стоя у окна в кабинете и нервно куря, кажется, нашла для себя объяснение тому потаенному недовольству, что ее распирало. У самой когда-то была семья. И красавица дочь, поначалу, радовала родителей.
Были такие дела, о существовании которых хотелось поскорее забыть, зато построила загородный коттедж, отпала необходимость думать о деньгах. Пришлось навязать себе твердость в характере. А иначе, как перешагивать через сломанные судьбы людей? «Персональная тюрьма» из невинно осужденных разрасталась. После изматывающих, но выгодных процессов не хватало сил заниматься ребенком, не говоря уже о муже, который долго не выдержал — последовал развод. Затем был второй брак и третий. Теперь давно одна.
Дочь повзрослев, словно сломалась, отбилась от рук. С трудом закончила школу. Пристроила ее в дорогой престижный университет. Затем случайно узнала, что та прогуливает занятия. Закатила ей большой скандал. После этого она совсем перестала появляться дома. В своем «Лексусе», на бешеной скорости с компанией молодежи ночами носилась по городу, то одного клуба к другому.
Сколько раз начальник милиции предупреждал…, пока однажды на перекрестке дочь не пропустила на зеленый свет цементовоз. После страшной аварии второй месяц врачи не могут вывести ее из комы.
Уйма денег была потрачена на отдельную палату и новейшее оборудование. Вначале, сама каждый день навещала дочь, часами просиживала у кровати. Как могла, молила бога вернуть единственную кровиночку. Боялась признаться себе, что это наказание за ее совершенные грехи.
В зале судебных заседаний защитник подошел к семье, обступившей группкой обвиняемого, тихо прошептал.
— Если имеется движимое и недвижимое имущество, постарайтесь как можно быстрее перевести на кого-нибудь из родственников.
— Вы думаете, что отец получит реальный срок? — спросил старший сын.
— Не хочу вас огорчать, но судья сегодня не в духе...
— Нет, папа нет! — всхлипнула дочь.
— Мама, скажи так же нельзя, так не должно быть?
Михаил Алексеевич посмотрел на жену, ее голубые глаза увлажнились, насытились синевой. Он знал этот взгляд северной карелки полный сострадания.
— Ничего Миша, все уладится.
Дети в порыве сгрудились вокруг отца. Дочь заплакала, уткнулась ему в плечо. Все вместе группкой двинулись к выходу на свежий воздух.
Помощница набирала приговор на компьютере. Кондиционер не работал. Судья по-прежнему стояла у приоткрытого окна. Северная сторона здания еще не прогрелась, позволяла чувствовать прохладное дуновение. С высоты второго этажа наблюдалось, как семья обвиняемого появилась внизу и, напротив, под тенью молодых липок заняла скамейку.
По всему было видно, сидели молча. Подумалось, пришибленные свалившимся на них несчастьем, что-то они могут… подвластные ее воле. Почему им должно быть хорошо? Когда у самой жизнь не удалась. Ощущение причастности других к неприятностям хоть как-то согревало закостенелую душу.
Неожиданно для самой внутри шевельнулась оттаявшая льдинка, когда взгляд ее остановился на девичьей фигурке. Она чуть помладше моей дочки, прикинула судья, отец наверняка с нее пылинки сдувает. Взметнулась загорелая ручка, дальше как в медленном кино подхватила беретик, головка сделала плавное движение, и россыпь прямых, словно лен до этого забранных волос выплеснулась на плечи. Перекидывая собранный жгут, девушка обернулась на уровень этажа. Глаза их мгновенно встретились.
— Боже мой, как они похожи! — словно обжегшись, отпрянула от окна.
— Что случилось, что? — голос обеспокоенной помощницы привел в себя.
— Нет ничего. Как там у нас с приговором?
— Почти заканчиваю.
Судья заглянула в монитор, пробежалась по тексту. Не требующим возражений тоном, почти приказала.
— Сама закончу. Идите, попейте чай.
Когда дверь плотно прикрылась, помедлив, снова подошла к окну. Семейка сидела на том же месте, словно ничего не произошло. Внутренний голос подсказывал…, а руки сами потянулись к следственному делу, вновь раскрыли его.
Первое, что удивило ее это дата совершенного обвиняемым деяния. Поразительно — она совпала с днем аварии ее дочери. А что если это знак тревожной мыслью поселилась в голове обеспокоенность. Тем больше она пристальнее стала вникать в суть приведенных доказательства, тем более оспоримыми стали они казаться. Сработала притупленная за последнее время профессиональная привычка разобраться досконально.
Вновь заседание возобновилось с задержкой на два часа. Все действующие лица измученные ожиданием присутствовали в полном составе. Пропорхнув в развевающей мантии к своему месту, судья с ходу начала:
— Оглашается приговор. Гражданина Фомина оправдать.
А дальше… выходило, что следствием принято ошибочное решение признать потерпевшей стороной лесхоз недавно образованный на месте старого межсовхозного. Логичнее было признать таковым самого обвиняемого, так как участок, где якобы произвел незаконную порубку, двадцать лет назад был выделен ему под пасеку в бессрочное пользование, о чем свидетельствует имеющееся в деле распоряжение правительства России. Тогда эти земли проходили как брошенные сельскохозяйственные угодья, заросшие лесом. По Земельному кодексу он просто обязан производить их расчистку.
В адрес прокуратуры вынес определение — лучше осуществлять контроль над выделением древесины для населения.
Не дожидаясь конца оглашения, представитель лесхоза суетно покинул зал. Полную язвительного сарказма гримасу прокурор долго не отпускал с лица. Возбудившийся от неожидаемого удачного исхода назначенный защитник в уме подсчитывал дивиденды от выигранного процесса.
Удар деревянного молоточка о стол возвестил, об окончание заседания.
— Я знала, я знала! — первой кинулась к отцу дочь. Следом подошла жена. В уголках глаз у нее задержались слезинки, готовые вот-вот спорхнуть по щекам. Михаил Алексеевич обнял их вместе одним движением мускулистых рук. Сыновья определились по бокам, молча похлопывали по крепким плечам.
Судья на секунду задержалась в проеме дверей, взглядом поторопила секретаря пройти вперед, затем мельком глянула на семейную идиллию, на губах образовалась едва уловимая давно позабытая улыбка. Прикрывая за собой дверь, словно наглухо отгородила себя от другой, чужой для нее жизни.
Помощница с телефоном в вытянутой руке преградила путь.
— Вам звонили уже раз десять!
— Кто?
— Из больницы.
— Что же вы сразу не сказали!? — возмутилась, выхватывая трубку.
— Сами говорили, не беспокоить.
На другом конце провода главный врач сообщил, что дочь как полчаса вышла из комы. Хорошо догадалась секретарь подставить стул, а иначе бы мать рухнула на пол. Готовая в любой ситуации держать речь, но сейчас безуспешно пыталась что-то произнести, но только безмолвно двигала губами, голос осекся.
— Я вызвала такси, ждет внизу, — возникло расплывчатое женское лицо помошницы. Через минуту восстановив дыхание, впопыхах сбросив мантию, ничего и никого не замечая, судья летела вниз по лестнице. Редкие посетители жались по стенам.

Заскочив в машину, увидела спины удаляющихся Фоминых. Попросила водителя остановиться около них. К большому их удивлению появилась перед ними растерянная в растрепанном виде — совсем не та всевластная повелительница, что представляла суд.
— Спасибо вам!
— Спасибо тебе! — отдельно обратилась к девушке.
— За что? Ведь мы ничего не сделали? — недоумевал Михаил Алексеевич.
— Не нужно спрашивать. Просто спасибо! За все! Желаю вам больше никогда не появляться в этом доме, — показала глазами на здание суда, — как верно и мне не следует. Прощайте!
В недоумении стояла родня, глядя в след удаляющемуся такси.
— Мама, что это было?
Женщина молчала, думала о чем-то, о своем.
— Папа может, ты знаешь?
Отец тоже не находил объяснений.
— Хватит сестренка донимать родителей, уймись, — приструнил старший брат.
Больница встретила раздражающим стойким запахом лекарств. Мать не стала дожидаться лифта, на пятый этаж взлетела на одном дыхании. Направо по коридору третья палата. Опять заколотилось сердце. Чтобы слабость в ногах не застигла у порога, потянула на себя знакомую дверь.
Как давно здесь не была, уставшая ждать. Сидевший у кровати мужчина в накинутом на плечи белом халате обернулся. В нем она узнала своего первого мужа.
— Тэ-с-с, тише, — с приложенным пальцем к губам поднялся навстречу отец.
— Только-только снова заснула. Все хорошо. Врачи сказали, что самое страшное позади.
Мать тихо присела рядом. На щечках своей кровиночки уловила едва заметный свежий румянец. Подбородок ее затрясся, губы сжались от внутреннего напряжения, не сдержавшись беззвучно заплакала.