Последний крестьянин
Сергей Шаргунов, писатель
Это знакомство случилось летом в деревне Воскресенки в одной из центральных русских областей. Там на своем джипе наездами бывает мой друг. Он приезжает в домик, где жила его бабушка. Под конец дней она впала в блаженство и, сидя у скучного окна, за которым - косой спуск к реке, мелководная колеблется вода, темнеет лес на другом берегу, спрашивала негромко: "Какая это станция?" - и чуть помедлив, с достоинством: "А какая следующая?"
Деревня почти пустая, осталось несколько старух. Об одной из них я прочитал на столбе возле магазина и запомнил слово в слово: "Ушла из дома и не вернулась Егорова Зоя Порфирьевна, 88 лет". Из дома - это значит из покосившейся избы. Не вернулась - значит, закружилась голова или подвернулась нога, упала старуха где-нибудь и пропала: в яме или среди леса.
Летом людей больше - дачники. Но связь с внешним миром затруднительна: только на машине. Мы приехали вечером, на следующее утро, рано затоварившись в магазине водкой, консервами, двумя банками пива и одним мороженым, подкатили к кладбищу. Друг Димон молод, бизнесмен из Дзержинска, он мой читатель, крепко пьет. На деревенском кладбище мы и встретили последнего крестьянина. Сначала увидели трактор, который полз по кладбищенской околице и тащил на прицепе сочную груду бревен. Мы сидели на гнилой скамейке возле первой могилы, жужжали пчелы, играли бабочки, с камня смотрели из круглых с золотыми ободками яиц сказочные дед и бабка, которым не хватало курочки Рябы.
Димон неожиданно вскочил.
- Володя! Вовчик! Милый! - завопил он и замахал руками в сторону слепого от солнца лобового стекла трактора.
- Трактор зовут Володей? - спросил я.
- Это Вовчик. Другого не бывает, - несколько загадочно ответил Димон.
Трактор встал, не переставая трястись и дымить, из кабины выпорхнул мужичонка с морщинистым радостным лицом.
- Здравствуй, дядя Володя, - уже более почтительно сказал друг, когда мужичок подошел. - Налить?
Мужичок крепко пожал нам руки - ладонь шершава от мозолей.
- Я до двенадцати не пью, - хитро мазнул выцветшим голубым глазком. - Как этот... Бисмарк... - задымил папироской и затрясся в смеховом кашле, сразу став похожим на трактор, дымно подрагивающий на отдалении. - Да и на работе я. Вишь, барам таскаю.
- Чего за бары? - спросил я.
- Да городские, дачу строят.
- Тогда днем заезжай, - сказал друг. - Угостим. Слушай, покажи Сереге кладбище...
- Это можно, это недолго... - мужик обнял меня за плечо, притянул голову к себе и прошипел: - Здесь детишки мои все... Я ж экскурсию могу водить. Часто здесь бываю. С закрытыми глазами всех тебе назову...
Мы углублялись в заросли кладбища, крепенькие надгробия сменяли ветхие, чем дальше, тем запущеннее было, тем победнее высился бурьян, тем звонче и обильнее роились насекомые. "Вон - мужик, как я, тракторист. Дерево упало и раздавило", - показывал дядя Володя на строгое, сжатое в кулак лицо. "А вон - утопленник, Гришка, дядя. Батя мой, раны заели, воевал. Мать, труженица, царствие ей небесное. Это баба Фрося, добрая, всех нас терпела, дедок мой Игнатий Кузьмич, заводной... Ну, клоун! Сам шил, флаг украл на майские и из него трусы себе соорудил... Выпьет, выбежит на дорогу в одних трусах красных и пляшет".
Он снова схватил меня за плечо, уже с пугающей звериной силой, и длинные ногти вонзились сквозь рубашку: "Там, погляди..." В нелепом танце мы ввалились на самый дальний боковой край кладбища. "Вот они, сынки, любуйсь!" Среди травы странно и дико смотрелись два холмика, все в траве, но покошенной, невысокой. Он отпустил хватку, отшатнулся и кулаком с размаху врезался себе в лицо, утирая глаз.
- Вася и Леша. Васе двенадцать было - инфекция... Лешке три - воспаление легких...
- А врачи?
- Не приехала "скорая". Далеко, сказали, ехать, - он выматерился.
- А кресты поставить?
- Да что кресты, время сейчас такое - не до крестов... Раз в неделю кошу тут, чтоб не заросли. Так и поминаю. Будет наше время - сделаем все, как надо.
- А мать их где?
- Повесилась. Пьяница была. Ушла, бросила меня с детьми, снюхалась с такой же пьянью и в райцентре повесилась. У меня и брат повесился. И старший сын. Он, правда, не здесь, под Рязанью.
- Вы один получается?
- Ну.
- Дел много?
- Баню топлю по воскресеньям. Огороды трактором рыхлю, - забубнил он смущенно. - Я подводник был, военный человек. Но это когда было... После на хозяйстве здесь - торф копали. Много нас было, здоровые, работящие. И старики имели занятие: раньше у нас коровы, овцы паслись. Школа, клуб, санаторий. В школу рояль завезли нам, я играть научился. А через лес узкоколейка лежала. Многие наши, деревенские, в городе работали - затемно в лесу сядешь, вагончик тронется, поутру на месте. Потом, как пошла ерундень, поезда ходить перестали. Мы даже на сход выходили - мол, поезда верните. Пошумели сами с собой, а потом глядим: одичала узкоколейка, мы сами и растащили ее. Теперь, если в лес пойдешь, блестит кое-где. Как змеи. Это железки остались - немного, но есть.
- Ну а так, в целом, как живешь-то, дядя Володь? - спросил я с нахлынувшей тоской.
- Летом мне хорошо - городских полно, можно копеечку перехватить. Зимой беда. Зимой волки воют. Больше их год от года, на Новый год один повадился... В огороды забегал, наглый. Я его грохнул - двустволка у меня, а иначе передушил бы он наших бабок, - дядя Володя просиял от своей шуточки, морщины на миг разгладились, и он снова закурил. - Тут у дачницы мальчонка хороший. На моего Васечку похож и зовут тоже Вася. Все грозу боится, ну, я его отучаю. Бух-бух, говорю, это я - дядя гром! Мать загорает, разляжется, а мы так играем... Ладно, пойдем, Серый. Еще пахать надо.
Дядя Володя на шаг впереди шел со мной из бурьяна к выходу, к железным воротам кладбища, когда-то голубеньким, а теперь рыжим с пятиконечной ржавой звездой. Сгорбленный. Чуть прихрамывая. Обернулся.
- Слушай, а ты надолго? - спросил, сощурившись испытующе, синий огонь полыхнул из щелей.
- Нет.
- А-а-а... Мне помощник нужен. Скотину б завести. Я на тракторе, ты с козами. Бабы ехать сюда не хотят. Зимой была буренка, ну, по весне, ясно, заколотил ее. Кто бы помог - я бы разогнулся. А так, одно огорчение... Но и деться-то некуда. Как с подводной лодки. Нихт капитулирен! Правильно я говорю? Я Димке советую: переезжай к нам, семью перевози - и заживем по-людски...
Последний крестьянин деревни Воскресенки отвернулся и пошел к кладбищенскому выходу. У первой могилы, жмурясь на утреннее солнце, отхлебывал то водку, то пиво и смесь пропускал себе в глотку мой друг.
Дядя Володя кивнул нам, сел в трактор и тронулся дальше.