Жизнь до того, кажется спуталась что больше ничего не остается, кроме голодной смерти, кроме того, чтобы опуститься куда-то вниз, исчезнуть, растаять бесследно в громадном, бурном жестоком океане жизни… Но, нет: люди, несмотря на всю тяжесть, неимоверную тяжесть возложенных на них всевозможных испытаний, стоят крепко, не сдаваясь.
И так проходят годы и десятилетия, и эти бодрые не сдающиеся борцы после своих тягчайших испытаний уходят из жизни непобежденными, сохранив в полной вере свое человеческое достоинство более неприкосновенным, чем многие другие счастливые и благоденствующие люди, завещая своим детям ту же борьбу и ту же несдающуюся силу.
И, вот, этих людей, которых Бог, держа крепкой рукой ведет по краю пропасти, тяжко испытывая их и в то же время следя за ними пристальнее, чем за кем бы то ни было, этих людей так хочется назвать Божьими людьми…
Мать некоего Дмитрия Павловича происходила из известной на юге и зажиточной помещичьей семьи и против воли родных вышла замуж за человека купеческого происхождения; он служил тогда по железным дорогам. Этот брак, который отдалил ее от родной семьи и лишил ее поддержки этой семьи оказался несчастным.
Через несколько лет муж бросил жену с маленьким сыном, состоялся развод, и он женился на другой.
Оставленная женщина не пала духом. Она переехала в Петроград и на кое-какие маленькие средства стала жить сама и воспитывать своего мальчика. Когда средства истощились, пришлось зарабатывать себе и ему на существование. Она давала уроки, брала на дом переписку, и так пробивалась сама чрез жизнь со своим сыном.
Затем мальчика устроили в хорошую гимназию, где он шел первым учеником, на пятерках. В мальчике принял участие, и уже с маленьких классов стал доставлять ему уроки. Плата за эти уроки немало облегчало существование маленькой семьи, так как, конечно, все свои деньги маленький учитель отдавал своей матери.
Так дожили они до того времени, что он был уже в шестом классе гимназии. Тут он очутился в одном классе с оставшимся по неуспехам на второй год шаловливым, но добрым учеником, сыном очень зажиточных родителей. Мать этого мальчика искала какого-нибудь благонадежного товарища для своего сына, чтобы он мог иметь на этого шалуна хорошее влияние, и по совету директора сиротка и был приглашен жить в эту семью.
Оставшись жить одна, мать его как-то все слабела. Вероятно, принесенная ею жертва доставалась ей тяжело. С одной стороны, она знала, что мальчик в хорошей, здоровой обстановке, пользуется, что так важно в этом переходном возрасте, превосходным, обильным столом и, сам много занимаясь, не должен в то же время напрягать свои силы на беганье по урокам… Но, не имея в жизни другой цели, кроме счастья сына, привыкнув не разлучаться с ним ни на один день, она должна была тосковать в разлуке.
Ей как-то пришлось схватить бронхит, который она не поберегла, продолжая навещать свих родных. Бронхит перешел в плеврит, сильно истощающий организм, тем более – надорванный, требующий пристального и серьезного излечения.
Она лежала у себя беспомощной в одинокой своей комнате, и сын в этой беде обратился к всегдашнему своему помощнику, директору. Тот немедленно вошел в его положение и устроил больную в хорошую больницу. Ничто, казалось, предвещало близкого конца. А, между тем, однажды в гимназии раздался телефон, была названа фамилия Дмитрия Павловича и, когда он подошел, го переспросили фамилию и без всяких приготовлений сообщили, что его мать умерла.
Можно ли представить всю остроту горя мальчика, который утерял, в лице матери, разом искренно и горячо привязанного того единственного человека, который ради него ил, дышал и только о нем и думал…
Между тем, надо было хлопотать о погребении, выбирать место на кладбище, заказывать гроб, приглашать духовенство: во всем этом помогла ему та семья, в которой он жил, и приняла на свой счет все расходы.
Особенно терзала его мысль о том, что через несколько месяцев он окончит курс – чего так страстно желала его мать, и этого его торжества, которого она с такой безумной радостью ждала, она, как раз, уже и не увидит. Он остался учиться и по инерции, так сказать, учился хорошо, но в душе его происходило постоянное раздирание, и вот в одну из бессонных ночей у него явился порыв к самоубийству.
Он сидел с револьвером в руке, пристально смотрел на карманные часы, лежащие а столе, на минутную стрелку, постепенно, хотя и медленно, приближавшуюся к полуночи.
Именно в полночь он решил убить себя и, погруженный в безотрадные думы, покорно выжидал этого часа. И тут, доживая последние минуты своей сложной и трудной жизни, он обратился к Богу с ропотом на то, что Бог так мало дал ему, и, вместе с тем произнес: «Я не могу Тебя чувствовать, ты как будто от меня скрываешься. Но, если Ты хочешь, чтобы я Тебя узнал, сотвори чудо; пусть раньше моего конца и раньше полуночи остановится стрелка у часов. Тогда я пойму, что я должен еще жить и услышу в этом Твое непосредственное слово».
И молился он с такой силой и такой страстью, как будто видел перед собой Бога… Часы продолжали медленно тикать. Все, кроме этого тиканья да стука его сердца было безмолвно кругом. Вдруг – это тиканье замолкло, часы остановились и, как он их не тряс, дальше не шли – они показывали без пяти минут полночь.
Это чудо спасло его, он остался жить.
Сильно мучило отсутствие у него документов. Бумаги его матери были не в порядке. Из них не видно было даже звания его отца, а только то, что служил он по железным дорогам. И, когда пришлось обзаводиться собственным документом, все те установления, к которым он обращался, ему в этом отказывали, тогда как полиция угрожала выслать его из Петрограда за неимением вида.
Это бесправное положение глубоко его мучило и, однажды вечером, он с той же силой, с какой молился о даровании знамения перед предстоявшим самоубийством, стал просить Бога, чтобы Бог открыл ему отца.
Только что прошла со времени этой молитвы какая-нибудь неделя, как в том доме, где он жил, один из гостей спросил его, не родственник ли ему господин, носивший его фамилию и служивший по железным дорогам в Восточной России. Имя и отчество господина совпало с именем и отчеством его отца, и он упросил этого господина написать туда, чтобы спросить был ли у него сын его имени.
Понятно то нетерпение с каким он ожидал ответа, и наконец, ответ пришел. Оттуда написали, что это лицо имело действительно, такого сына, которого он не видел с младенчества, и что это лицо выбыло в Петроград, но не может заранее дать своего адреса.
Через несколько времени Дмитрий Павлович отыскал это лицо по адресному столу и пошел в указанный номер. Несколько ночей перед этим он не спал. Положение было крайне неловкое и запутанное – он должен представиться, как сын, человеку, который, может быть, и не желал его признавать. С каким волнением стоял он у двери, за которой надеялся встретить своего отца. Долго он не решался постучать. Наконец, он постучал и услышал голос: «Войдите».
Он увидел немолодого человека с большой бородой, который глядел на него с громадным любопытством – с тем же, с каким он сам вглядывался в этого человека. Господин этот предложил ему сесть и спросил, что ему угодно. Дрожащим голосом он спросил его о его имени и о том, не было ли у него сына.
Тогда старый человек вскочил со своего места, воскликнув: «Так это ты, Митя! Вот, наконец, я нашел тебя», и заключил его в свои объятия…
Отец и сын стали видаться. Один вопрос, который между ними никогда не возникал, это были отношения его к своей покойной жене. Он побывали у нее на могилке и отслужили по ней панихиду.
Через несколько времени отец, придя к сыну, сообщил ему, что не имеет решительно никаких средств к существованию, так как потерял свое место вследствие интриг.
Великодушный сын предложил отцу содержать его своим трудом. И получилось редко где встречающееся явление, что отец (отвергнувший свою семью) стал жить трудом сына, который сам еще не стоял на ногах.
Но, я думаю, не раз сыну проходилось с горечью говорить себе, что ему не удалось успокоить своим трудом в той мере, как бы он желал, свою мать, которая отдала ему всю жизнь и извела на него без остатка все свои силы, и что отец, бросивший его и его мать, наоборот должен испытать на себе его заботу…
Несколько раз ему приходилось вынести сильные болезни, но трудней всего приходилось весной, когда учеников надо было, как говориться, натаскивать к экзаменам и самому, в то же время, справляться с громадным курсом.
Теперь немного лет осталось ему до окончания высшего учебного заведения и до вступления в самостоятельную жизнь.
Тогда как другие молодые люди, его сверстники, не испытали еще ничего, кроме легко давшегося им учения, беззаботного, обеспеченного быта и смены одних удовольствий другими, он при всей своей молодости вступит в жизнь с громадным опытом, с опытом человека, который не мог прожить без помощи посторонних людей и который, быть может, принимая эту помощь, душевно страдал, с опытом ранней потери единственного близкого на земле человека, с опытом больших душевных терзаний и жестоких разочарований.
Но такие люди особенно нужны и полезны в жизни. Именно об этом трагическом опыте жизни и говорил апостол, упоминая о многострадальном пути того человека, который «сам искушен быв, может и искушаемым помощи».
И, когда встречаешься с человеком, которого жизнь колотила своим молотом, как на наковальне, но не сумела ни сузить, ни разбить, ни охладить, ни умертвить – и знаешь, что этот человек вступит в жизнь, неся ей сокровища любви и доверия, остается только прославить Бога за те страдания, которые он подает душе человеческой, за тайну то жизненности лучших свойств души, которые не никнут, но расцветают в благородных проблесках в тягчайших испытаниях.
Евгений Поселянин. «На молитве». Стр. 360-365.
Интересно.