Ничего

Бисмарк носил на пальце кольцо с надписью "ничего".
История этого кольца относится к 1862 году, когда Бисмарк жил в Петербурге в качестве прусского посланника.
Раз зимой он получил приглашение на императорскую охоту верст за сто от столицы (где то 106 км).
Будучи страстным охотником, он выехал днем раньше, чтобы самому поохотиться в тех богатых дичью местах.
Увлекся, заблудился и, когда настала пора прибыть в назначенный для царской охоты пункт, очутился в какойто незнакомой деревне, совсем потонувшей в снегу.
Зная немного по-русски, Бисмарк стал распрашивать крестьян. Оказалось что до назначенного места верст 20. Отыскался крестьянин, взявшийся "быстро" довезти. Подали простые розвальни, заложенные крохотными лошадками. Бисмарк усомнился:
- Довезешь ли? Мне скоро надо.
- Ничего! - спокойно ответил влезший на облучок мужик.
- У тебя крысы какието а не лошади, - пробурчал дипломат.
- Ничего!
Бисмарк уселся. Лошади тронулись и, понесли с такой скоростью, что дух захватывало. На ухабах даже делалось страшно: того и гляди язык прикусишь.
Въехали в лес; просека, пни и корневища на каждом шагу, сани то одним боком ударятся то другим, то подскочут вместе с седоками. А мужик продолжает гнать во весь дух.
- Ведь ты меня вывалишь! - забеспокоился Бисмарк.
- Ничего!... И как раз вывалил.
Бисмарк позже вспоминал: " Я стукнулся об какойто пень, расцарапал себе лицо. Разозлившись ужасно, схватил выпавший откуда-то толстый железный прут и бросился с ним на мужика, искренним образом желая покалечить его. А он захватил своими корявыми ручищами полную пригоршню снега и лезет, чтобы обтереть мне лицо "Ничего!"
Это изумительное русское "ничего" меня наконец обезоружило.
Я покорился, сел в сани опять, и тем же бешенным карьером через четверть часа мужик доставил меня куда надо. Я поблагодарил его, а железный прут спрятал на память и по возвращении в Петербург заказал из него кольцо с надписью "ничего"...
-Когда мне приходилось бороться с сомнениями, - рассказывал далее Бисмарк, - когда мысль и воля готовы были отступить перед риском и опасностью, я говорил по русски
"ничего и смело шел к цели. Меня не раз упрекали мои добрые немцы, будто я бываю иногда слишком уступчив перед Россией и в своей "русской политике" не обнаруживаю той самоуверенности и решительности, какую привыкли видеть во мне во всех других случаях. Но на эти упреки я обыкновенно отвечаю что во всей Германии только я один в трудные минуты жизни имею привычку говорить "ничего", а в России живут сто миллионов человек, которые также говорят "ничего"