Трансфермеры. Статья из журнала "Эксперт".

Василий Корецкий

Этим летом Онищенко призвал российских фермеров везти огурцы, молоко и яйца напрямую на рынки, в обход торговых сетей. Для обычного дачника это, возможно, и неплохой приработок, однако настоящие фермеры на рынки со своим товаром пока не спешат. Как работают российские производители экоеды, корреспондент «РР» решил выяснить на их территории. В конце концов, главный постулат экофермерства — «знай своего кормильца в лицо»

Если в западном феномене экоеды есть элемент толстовского опрощения (хорошо, если покупатель приедет и сам поворошит навоз на фермерской грядке) и «белой вины» (экологические бананы имеют сертификат, подтверждающий, что собравшие их пеоны вознаграждены справедливо), а сами продукты находятся во вполне терпимой ценовой категории «для среднего класса», то у нас все наоборот. Фермерская еда проходит по классу не опрощения, но роскоши. При отсутствии каких-либо национальных систем «зеленой» сертификации единственным пас­портом такого продукта является ценник, часто четырехзначный. Соответственно основной сбыт происходит в жирной Москве.

Осуществлять контакт с покупателем российским экофермерам помогают интернет-мага­зины. Их мало: «Лавка» (lavkalavka.ru; снобистское заведение, где проходят мастер-классы и дегустации), Ferma (fermaathome.com; здесь нетипичный для экобизнеса ореол таинственности: «Мы не афишируем поставщиков»), «Все свое» (vse-svoe.ru; популярный интернет-магазин, работающий с обычными дачниками, но под присмотром Мичуринского аграрного университета) и фейсбук-сообще­ство eco food moscow. Все четыре конторы создают на своих страничках приятный образ сельского рая, где счастливые энтузиасты вручную собирают колорадского жука и кормят цыплят творожками. Однако реальный российский фермер, как и поэт, всегда немного больше, чем фермер. Это еще и малость авантюрист (хотя, казалось бы, сельская жизнь подразумевает спокойную упорядоченность), и культуртрегер, и слегка одержимый.

Жизнь без копытной гнили

(Сергей и Ольга Ваньковы. Можайский район. Молочная продукция, мясо, птица)
— Сложная птица. Болезненная. Ходят тяжело, — зоотехник Саша указывает на бройлеров. — Лапы толстые, а суставы слабые. Но зачем нам спортивное мясо? Нечего им двигаться…

Полусонные цыплята-переростки лениво топчутся или безвольно лежат на полу курятника. В привинченных к стене клетушках плотно сидят перепела: теснота — залог их яйценоскости. По двору птичника вышагивают пестрые несушки. Я беру свежее яйцо и разбиваю его о камень, чтобы посмотреть на цвет настоящего деревенского желтка. Он на­сыщенно-золотистый без малейших признаков рыжины. Яйцо мы бросаем курам, которые тут же устраивают драку за внеплановый паек.

Из-за угрозы африканской чумы свиньи заперты в свинарнике, похожем на домик с детской площадки. Они упитанны, полосаты и вполне счастливы. К нам мчится козленок Дереза, как щенок, просится на руки, косит на меня потусторонними глазами с горизонтальным зрачком. В центре стада овец разлеглась перемазанная глиной ослица Дашка, при моем приближении она встает и медленно надвигается, пригнув голову, как баран. Дашка служит овчаркой — выводит стадо на выпас и охраняет.

Наконец, бойня. Она целиком собрана из готовых бетонных модулей, такие обычно используются под трансформаторные будки. Неудивительно: помимо животноводства хозяева занимаются производством трансформаторов для электростанций. Бойня напоминает нечто среднее между лабораторией и прозекторской. В предбаннике новенький станок для распила отрубов, рядом похожая на пыточную машину установка, пресс с сотнями стальных игл.

— Для стейков, — говорит Саша. — Один раз пробиваешь им кусок мяса — и отбивать уже не нужно.

Одобрив мясницкий хай-тек, идем смотреть главное — закат над озером.

Да, именно так: все это образцово-показа­тельное хозяйство — лишь приложение к можайским красотам, которые четыре года назад взяли в плен семью Ваньковых, приехавших поудить карасей в местный рыбхоз. Полежав на запущенном колхозном лугу («Трава тут была выше джипа!»), Сергей почувствовал себя как дома. А на следующий день купил в подарок жене несколько десятков гектаров сенокоса и корову в придачу. Теперь в хозяйстве дойных коров четыре, плюс 114 свиней, козы, птица, а в планах рыбный комплекс по выращиванию осетровых и производству черной икры.

Продавать свинину себестоимостью 200–260 рублей за килограмм на рынке Можайска невозможно. Помогает Ваньковым интернет-ма­газин Ferma, принимающий заказы от москвичей. Но сами хозяева смотрят на такую клубную форму сбыта как на симптоматическое лечение. Окончательное решение проблемы — превращение хозяйства в центр экотуризма. Уже сейчас здесь есть приозерная деревня на восемь гостевых домиков. А на краю владений среди молодых березок виднеются маленькие срубы: там строятся хутора Берендеевки.

— Дом — баня, дом — баня, в каждом доме русская печь, — описывает новостройки Сергей. Внешность хозяина расходится с клишированными представлениями о загибающейся русской деревне, как и весь окружающий «орднунг». Свежайшая белая рубашка в мелкую клетку бросает открытый вызов деревенскому опрощению.

— Дорога пройдет через рощу, а дома будут с крышами, вросшими в землю. За домами болото. Жена это болото не любит, а мне нравится: там попахивает, там тинка… Хотим организовать маршрут на вездеходе. Там, чтобы проехать, нужно и потолкать — для мужичков интересно получится. А рядом большой луг. Только, когда сенокос, на том лугу находиться нельзя — столько кислорода и запахов, что люди с лошадей падают!

Разговор прерывает явление хлопчика Васи на стрекочущей газонокосилке с прицепом. Выглядит Вася как хрестоматийный герой деревенской прозы — сапоги, треники, пиджак, кепка с логотипом ЛДПР и фингал под глазом. Вася не умеет читать, считать и не годен к армейской службе. В общем, очевидно, что, если бы не ферма Ваньковых, его ожидала бы обычная русская судьба — водка и колония.

…Зеленые луга, добротные избы, уютное озеро и церковь XVII века — все как в голливудском фильме о щедром русском раздолье. А в качестве спецэффекта на обратном пути — ключница Ольга, кустодиевская девушка в цветастой юбке в пол, и Алексей, бородач с хит­рым лицом артельного мужичка. Алексей приезжает к Ваньковым за сеном для своих лошадей. Разговор плавно выходит на актуальную тему — батраков. Кто лучше: русские или таджики? Алексей предпочитает таджиков: не пьют. Но зато их время от времени нужно отправлять домой на побывку, а возвращаются они осмелевшие, «права качать начинают». Кто-то высказывает сомнение в том, что у Леши именно таджики, а не узбеки.

— С ними всегда путаница, — констатирует Алексей, — а назовешь не так — обижаются. Но я нашел подход: зову их просто нерусскими. Слушай, говорю, нерусский, иди сюда!..

Возвращаемся к ужину. Ольга собирается запечь шмат свинины в итальянской печи.

— Знаете, почему я могу себе все это позволить? — говорит она. — Потому что у меня есть другой бизнес, и я могу купить технику, построить сараи. У меня есть деньги, которые я не хочу тратить на бриллианты, а хочу развлечься вот этим. Ну а если попробовать с этого жить? Крестьянин этого никогда не поднимет: убыточно на сто процентов, нет нормальной системы сбыта… Вот и стоит в России земля в запустении, не обрабатывается…

— И что же делать?

— Перестать воровать. Я тут все строю из этих своих готовых блоков. У нас ведь где происходит воровство? Во время строительства. Вот почему такие хибары везде. Если бы деньги шли на то, на что выделяются, были бы у всех шоколадные фермы. Ну и, конечно, главная проблема в этой стране — люди. Ничего нет сложнее, чем найти людей, которые бы работали, а не издевались над животными. Странное у людей состояние, какое-то оцепенение…

— Иногда думаю: зачем это все нужно? — включается в разговор Сергей. — Сколько раз предлагали застроить все это, на участки попилить и продать. А у меня рука не поднимается место такое портить!

— Кстати, не пробовали заграничные породы завозить, какое-нибудь мраморное мясо выращивать?

— Как-то попробовали привезти коров породы кьянина — очень нам понравились в Италии бистекка фиорентина. Но тут оказалась масса тонкостей. Например, есть такая болезнь — копытная гниль. Отчего она возникает? Не та земля, не та влажность, не те температуры. А это ведь сильно беспокоит животное — представьте, что у вас лопнула пятка! Так и корова — нервничает, не ест. И уже не получится того мяса. Так что хочешь фиорентину — ешь ее во Флоренции. А тут нужно удивлять местной говядиной, ценить свою уникальность.

Ольга удаляется на кухню лепить пироги с картошкой.

— Гостям нужно будет занять досуг, — размышляет Сергей. — А какой тут досуг? В номерах сидеть, водку пить? Нет, мы решили тут дом творчества сделать, кузню поставить, чтобы человек мог нитку сам сделать, валенок свалять…

— Знаешь, есть такие заповеди: не укради, не убий, не навреди, — доносится с кухни стальной голос Ольги: она учит Васю, как жить. — Если будешь их соблюдать, все у тебя будет хорошо!

— Дети поселковые ко мне прибегают: «Дядя Сережа, дайте работу!» А куда я могу их поставить? На технику — страшно…

— Ну кто тебя здесь убьет?! — доносится с кухни.

— С животными возиться — опасно. Косить не дашь…

— Не знаешь, как звать на помощь? Ори во весь голос — кто-нибудь да проснется!

— Поэтому и зашел у нас разговор за дом творчества. Чтоб приезжали мастера — гончары, кузнецы — на воскресенье, что-то детям показывали. Вот они уже и смогут что-то делать, пусть примитивно, но своими руками.

…Вдобавок к свинине — тарелка домашнего сала, свежая зелень, крохотные перчики только с куста, пироги и смородиновая наливка в графинчике. Из чувства приличия оторвавшись от свинины, подхожу перевести дух к окну в полтора человеческих роста и смотрю на идеальный русский пейзаж: некошеный луг, замершее озеро, избы с темно-серыми стенами. Из-за холма божьей коровкой выползает новенький красный трактор, над озером летят гуси-лебеди, солнце садится, пахнет деревом и пирогами. Я вдруг понимаю, чего здесь не хватает: псарни и собственного театра.

— Кстати, вы уже видели наш клуб? — спрашивают Ваньковы.

В России бог послал кусочек сыра

(Джей Роберт Клоуз. Солнечногорский район. Сыры)
В первый раз сыровара Джея Роберта Клоуза я встретил на московской экоярмарке, устроенной все той же «Лавкой». Летними мухами к его прилавку липли клиенты, брали рикотту, козий сыр в рассоле, свежую гауду. Сам продавец немного напоминал немца из классической русской прозы, собирательного карлываныча — аккуратные манеры, тонкие очечки, усы как сапожная щетка.

По приезде в деревню обнаруживаю, что вся эта неметчина — чистый камуфляж. Ничего более русского, чем молочная ферма Клоуза, встречать мне не приходилось. Впрочем, фермой это хозяйство можно назвать только с большой натяжкой: Джей Роберт владеет скромным наделом в 15 соток. На этом обитаемом островке умещаются восемь коз, две коровы, три бычка, две собаки (одна, белая, — лает, вторая, черная, — кусает), дом, подсобка, хлев, картофельные грядки, теплица, сам Клоуз с русской женой Валентиной и рабочие Шерхан и Мохаммед. По периметру провисшая проволока, за ней — дикое и, как утверждает хозяин, ничейное поле. Именно сюда Джей Роберт выгоняет пастись скотину. С фронта на поле наступают евродачи. С тыла участок Клоуза упирается в бетонный забор обанкротившейся фабрики по производству стеклопакетов, огромный фабричный корпус надежно загораживает хозяйство от Ленинградки, которая проходит в трехстах метрах от дома.

На самом участке царит хаос созидания: мотки веревки, килограмм десять выкопанной картошки, куча песка, штабеля бетонных плиток для настила дорожек, огород и бурьян, латаная-перелатанная «Нива»… Вдоль проволочной ограды жмутся кусты малины, через лужи перекинуты хлипкие мостки из ненужных досок и кирпичей. Козы тайно обгрызают ветви плодовых деревьев. Сам хозяин в черных порванных сланцах поверх носков занят поливом декоративной растительности, висящей в кашпо перед входной дверью его двухэтажного домика. Снаружи домик выглядит отчаянно летним. Внутри тоже.

Сыры Джей делает тут же, в домике. Сам он живет на втором этаже, а первый поделен между душем-туалетом, просторной кухней, десятиведерным террариумом с меланхоличной игуаной и сыроваренным оборудованием. Кухонный стол упирается в многофункциональный голландский чан из нержавейки. Койка — в самодельный пресс. К прессу подвешена пара тканых мешков с рикоттой, сыворотка стекает в пластиковое ведро, в котором плавают какие-то лопухи. На холодильнике валяются две пачки «Золотой Явы», у двери висит распечатка указа Петра I: «Ежели кто будет чинить препятствие ветеринарному делу, вешать того, невзирая на персоны».

Сам Клоуз весьма озабочен — всем, кроме болтовни с журналистами. Его можно понять: с момента переезда в деревню он сделался популярным медиаперсонажем. Говорящий американец в валенках — идеальный материал для газет, так что историю своего дауншифтинга он рассказал уже раз, наверное, десять. Жил в Мексике, Австралии, Париже, выучился на повара. В 93-м приехал в Россию, офигел от увиденного и мало-помалу втянулся. Был шеф-поваром в дюжине мос­ковских ресторанов, да еще и поплавал по Волге коком на круизных теплоходах. Почему уехал в деревню? Устал от города. Хотел лучше питаться. У него три быка, каждый по четыреста-пятьсот кило. Через полтора года будет их резать и есть. Трудно в деревне? Да. Легко ничего не дается. Начинает в восемь утра, заканчивает часа в три-четыре ночи. И без выходных — у коров же нет выходных.

Впрочем, и так ясно, что здесь все делается если не на последние деньги, то из последних сил. Даже общение наше происходит так: Джей мечется по дому, а я бегаю за ним, задавая вопросы.

— Вот сыр: рикотта, старая гауда, мягкий сыр на лимонной закваске, соленый козий сыр, рикотта, рикотта, рикотта, молодая гауда с базиликом, молодая гауда с пажитником… — Джей мечет на стол контейнеры с сырами. Старая гауда восхитительно пахнет сырной тухлятинкой, на ней буйно растет симпатичная плесень.

Джей стремительно отрезает два толстенных ломтя самодельного хлеба, запихивает их в тостер и, поджарив, щедро намазывает рикоттой.

— А откуда фермент берете?

— Заказываю в Голландии. — Джей открывает морозильник, достает оттуда кусок мороженого мяса, а из-под него пакетики с сычужным ферментом. Мясо он тут же бросается запихивать в другой морозильник, но кусок не лезет, мешает наморозь. Наконец Джею удается отбить изрядную льдину, она падает на пол рядом с ведром молока. Джей пристально смотрит на льдышку, потом на ведро и зовет работника Шерхана, требуя немедленно проверить температуру молока. Шерхан уволакивает ведро куда-то на плиту. Я совершенно перестаю понимать происходящее. К счастью, мы уже выходим на пробежку вокруг дома: старый сарай, переделанный в холодную комнату (кажется, она пока не работает), новый, еще не достроенный хлев, грядки с картошкой, на которые наступает лес сорняков.

— Вы их не косите?

— Косил. Сенокосилка сломалась. И коса сломалась. Все сломалось, — Джей замолкает.

— А землю навозом удобряете? — я стараюсь поддержать разговор.

— Ну да.

— А почему у вас кур нет? На фермах же все кур держат…

— Куры были, но их всех кто-то съел. Может, хорек, может, собака, не знаю. Решил больше с ними не связываться.

— У вас есть погреб? Где вы сыры выдерживаете?

— У меня погреба нет, но погреб есть у соседа, у него и держу. Ну, и в холодильниках.

Мы подходим к чему-то напоминающему беседку. «Моя джакузи», — говорит Джей устало, и по интонации невозможно понять, шутит он или нет. «Джакузи» оказывается надувным бассейном с крышкой. Под ней грязноватая вода, в которой плавает пластиковая канистра.

— То есть вы тут действительно моетесь?

— Ну да, это экономнее, чем в душе. Зимой тут плюс тридцать, я искупаюсь — и в снег.

Я наседаю:

— Жалеете, что во все это ввязались?

— Да нет. Я знаю, многие ненавидят сельский труд. А мне нравится. Все говорят, что сельское хозяйство в России невыгодно. Я согласен. Но что мне теперь делать: продать коров, оборудование и найти другую работу? Я не сдаюсь.

— Но у вас хотя бы есть план?

— Ну, нужно чуть увеличить объемы. Больше объем — меньше издержки, ниже цена. Я ведь тоже не рад так дорого продавать (килограмм сыра у Клоуза стоит примерно 600 рублей. — «РР»)

Покурив, Клоуз ведет меня смотреть деревенскую дорогу, которую он намерен восстанавливать собственными силами. Дойдя до конца реконструируемого отрезка, заваленного ошметками асфальта и гравием, он вдруг нагибается и начинает сосредоточенно вытаскивать из песка застрявшую плитку. Закончив с плиткой, поворачивает было к дому, но вдруг хватает лежащие на земле грабли и принимается помогать Мохаммеду разравнивать колдобину. Так проходит минут пятнадцать, и я прощаюсь.

— Пока! — бросает Клоуз сквозь грабли. — Сыра-то купить не хотите?

Репка

(Наталья Иванкевич. Раменский район. Французские салаты и пряные травы)

— У меня есть французская подруга Марианна. Так вот мы с ней были на рынке. Останавливаемся перед прилавком с салатами, она спрашивает: «Ты какой больше любишь — латук, батавию или эскариол?» И тут я понимаю, что что-то в этой жизни упустила! — Наталья собирает на недостроенной дачной кухне крестьянский салат из сыра, копченой грудинки и только что срезанной зелени.

Упущенное она наверстала. Салаты, собст­венно, и являются специализацией огородницы. («Я не фермер, я дачница!» — постоянно подчеркивает Наталья.) Ими она обеспечивает тех, кто не ест тепличные помидоры зимой и не верит в луховицкий огурец (ибо под этим именем на рыках продается высокоурожайный голландский гибрид «Отелло»). Свою рукколу с пимпинелем Наталья продает через магазин «Лавка». С дюжины грядок Иванкевич собирает от трех до пяти килограммов зелени в неделю, что, вообще-то, довольно много для одной дачницы, но явно недостаточно для одного города: спрос на салаты Иванкевич в несколько раз превышает предложение.

Сбытом овощей Наталья — по основной специальности переводчик с французского — решила заняться из прагматических соображений: надо наконец-то достроить дом на участке. Но ее любовь к салатной зелени искренняя.

— Потом я наткнулась на франкоязычный форум биодинамических садоводов. И увидела сразу же запись, которая меня подстегнула: «Что вы думаете о забытых овощах, таких как брюква, патиссоны, корневая петрушка, пастернак?» Я сидела-сидела перед компьютером, ерзала-ерзала. Ну, не могу молчать! Так я вошла в это коммьюнити, и со многими из энтузиастов-овощеводов мы скоро стали друзьями.

Я хорошо понимаю французских огородников: Наталья удивительно располагает к себе. Через минуту разговора на меня опус­кается уютное дежавю: кажется, что я пришел в гости ко всем своим тетушкам сразу. Мы беседуем о возрожденном русском картофеле сорта лорх, о фильме «Шапито-шоу», о конкурсе Чайковского — в общем, обо всем том, о чем я наверняка говорил бы на любой другой интеллигентской кухне. Но уют этот обманчив — на самом деле я сижу на допросе. Разговоры о погоде и природе имеют целью выяснить, кто я — щелкопер и бумагомарака или хоть в какой-то степени единомышленник? Провалив билет по классической музыке, выплываю на дополнительном вопросе «А вы какие помидоры зимой предпочитаете?».

— Консервированные, — отвечаю с деланным равнодушием и получаю пропуск в сад.

По сравнению с обычной подмосковной дачей участок Иванкевич кажется версальским огородом. Каждая грядка заколочена в деревянный ящик и ограждена пластиковым профилем, тропинки между грядками по-хозяй­ски закрыты не то толем, не то старым линолеумом. Вокруг плодовых деревьев тщательно подстриженный газон, скошенная трава уложена на грядки в качестве мульчи. Пока мы ползаем на корточках, рассматривая ростки и пробуя на вкус каждую травку, Наталья объясняет свои принципы земледелия.

— Я взяла что-то из пермакультуры — это когда все растет вместе, а земля ни в коем случае не копается, что-то — у биодинамиков. Биодинамика — самое старое направление органического земледелия, оно восходит к началу XX века, к Рудольфу Штайнеру. Там есть и ротация культур, и совмещенные посадки, но, на мой вкус, чересчур много эзотерического. Например, «биодинамические препараты», которые якобы стимулируют силы земли и света: тысячелистником набить желудок овцы, подвесить на березе, через год это все снять и получить порошочек — к этому я не готова.

Заходим в маленькую теплицу, где высоченный куст огуречника соседствует с шалфеем и помидорами.

— Франкоязычные огородники мне в форуме написали: «Ух ты, ты из России, у вас самые вкусные помидоры!» После этого я выяснила, что помидоры российского происхождения входят в топ-10 самых вкусных помидоров мира. Но у нас их нет, мы их не знаем. Например, «черный крымский», «григорий алтайский», «анна русская», «грушевка». Я залезла в госреестр — их нет! Во время первой волны эмиграции, с 17-го по 24-й год, наши люди просто привозили с собой семена любимых сортов. Они там привились и сейчас любимы. Мы же здесь покупаем голландские гибриды. Я не ретроград, не противник новых сортов — лишь бы вкусные были. Но я противник гибридов, создаваемых для удобства производителей и продавцов. Вот гиб­риды F1 — при их создании учитываются: дружная отдача урожая — чтобы комбайном было удобно пройти и собрать; транспортабельность, лежкость — соответственно у помидора внутри белый костяк и мало-мало мякоти; сопротивляемость вредителям; иммунность к болезням; выравненность формы… Одно не берется в расчет — вкусовые качества. У меня в «Лавке» две программы — региональные овощи и ренессансные. У нас ведь, с одной стороны, незаслуженно забыты многие русские сорта, а с другой — мы преступно обеднили свой рацион, отказавшись от европейских овощей. В конце XIX века в России выращивали и спаржу, и артишоки! А рядом консервный заводик выпускал флажоле… Вы знаете, что такое флажоле (сорт нежной зеленой фасоли. — «РР»)?

— Нет.

— О! Кардоны… Вы знаете, что такое кардоны (испанские артишоки. —«РР»)?

— Э-э…

— А это все было: в баночках, в магазине, на полках, в Елисеевском, за будьте любезны!

Переходим в сад. Груши в этом году густо усыпаны плодами, под яблонями буйно растет шнитт-лук.

— Лук тлю отгоняет с деревьев, причем не запахом. Корневые выделения шнитт-лука поглощаются корнями плодовых деревьев, а тля этого не любит… А вот репа «петровская», — выходим мы к «старому» огороду. — Казалось бы, что может быть более русским? Однако же на сайте Graines Baumaux — это французский производитель семян — читаем: «Репа “петровская”, происхождение — Берлин. Любимая репа Гете. Он считал эту репу самой вкусной.. Du goût le plus fin… С самым тонким вкусом. И всегда ел только ее». Я в ступоре: вообще-то, в Западной Европе любят и выращивают другую репу, белую. Так что теперь я хочу найти непосредственно у Гете эту фразу: в каком из писем он так сказал?.. А вот моя страсть — кочанные салаты. Маравилла, батавия, это — чистой воды латук, сорт «толстая ленивая блондинка». Он созреет через две недели, но уже, смотрите, какая нежность, какие маслянистые листочки! О, кочанчик начинает завязываться, слава богу! Это же самый волнительный момент — завяжется или не завяжется? А вот огурцы у меня — «муромский», «вязниковский» и «нежинский» сорта… А тут горошек. Очень правильное соседство, рядом вообще отлично живут те растения, которые хороши вместе в тарелке. На протяжении многих лет я ищу наиболее удачные комбинации.

Позже Наталья покажет мне большую красную тетрадь учета, куда она скрупулезно заносит даты посадки, цветения, нападения вредителей и сбора урожая. К дневнику наблюдений прилагаются стратегические схемы ротации культур, напоминающие планы танковых атак.

Наконец подходим к последнему приобретению Натальи — маленькой дыне с оранжевой мякотью, той самой, которую едят жарким средиземноморским августом с тонко наструганной сыровяленой ветчиной.

— Эта дыня называется «маленькая серая из Рема». Ею меня задела бретонская подруга — подарила семена и сказала: «Это наше национальное достояние, выращиваем ее уже четыреста лет». Я ответила: «Ха! У нас тоже есть национальное достояние». И отправила ей семена репы «петровской».

Источник Эксперт ONLINE