Проза жизни.

Из цикла "Как молоды мы были".

Выбор.

Дискотека в студенческой общаге по субботам, в клубе, тесном, полуподвальном, где музыка грохочет, кажется, со всех сторон сразу, где духота и полумрак вперемешку со световыми зайчиками - это все на любителя.
- Давай сходим! Посмотрим, чем там народ занимается! - сказал мне Петрович,- ухмыляясь и блестя своими золотыми фиксами.
Можно и сходить. Субботний вечер в общаге всегда располагает к безделью, безделье приводит к поиску развлечений....
Народа в клубе - не протолкнутся. Постояли, присмотрелись. Знакомых никого. Петрович толкнул:
- Смотри, есть наши девчонки!
- Я их не знаю!
- Что, ты их не видел в нашем коридоре? Это Лерка и Надькой, пятикурсницы, они иногда ко мне приходят, мы с ними на целине прошлым летом были!
- Может быть и видел, не помню...
- Тебя твоя Маринка как прокатила на Новый год, так ты ничего не видишь! ...И не помнишь! Февраль уже! Пора плюнуть и забыть!..
Музыка стихла, зажегся тусклый свет, разгоняя полумрак и мельтешение световых зайцев. Увидев Петровича, подошли девчонки с дежурным "привет-привет". Петрович кивнул в мою сторону:
- Знаете его? Нет? С моей группы. Знакомьтесь: Михалыч! ...Что значит странно? Нормально. Он старше вас, хоть и на первом, а вы на пятом!...Я? А я на пять лет старше его!... Старый дедушка!...
...Медленный танец. Цвет глаз у Валерии вблизи казался почти зеленым, взгляд был серьезным, изучающим и добрым...

...По лицу Витюшки всегда можно было безошибочно определить, когда он хочет сказать что-то его волнующее. Усевшись на свою кровать, он ехидно смотрел на меня и лыбился.
- Давай, рожай, что там у тебя!
- А я сегодня с Леркой шел из школы! - заявил он с видом триумфатора.
- Я даже не буду спрашивать, откуда ты ее знаешь. Мне иногда кажется, что ты не только всех наших студенток знаешь, но и всех в ТСХА и МГМИ. И даже в Полиграфе...
Витюшка довольно загоготал, заваливаясь на подложенную под бок подушку и подтягивая свои длинные ноги.
- Не, просто ее же младший брат Колька на нашем же курсе учится! Через него я и ее знаю!
- Молодец! Всех-то ты знаешь...
-Макс! - вскинулся Витюшка навстречу входящему в комнату Максу,- ты Коляна Карпова с 18-й знаешь?
- Ну, знаю! -ответил Макс, швыряя дипломат через стол на свою кровать.
- А вот он не знает!
- И что теперь?
- Ладно! - подытожил Витюшка, - в общем так: шел я сегодня с Леркой и она всё про тебя! Всё выспрашивала! - ткнул он в мою сторону своей растопыренной пятерней, - понял?
- Я должен обрадоваться или огорчиться?
- На твоем месте я бы обрадовался!
- Будем считать, что твоя мечта сбылась... Кто из вас сегодня картошку чистит? Ты? ... Вот и займись ею ,мой юный сват...Пора ужин готовить...

Лыжи - это здорово. Лыжи - это скорость, это природа, это профилактика всех болезней, лыжи - это жизнь!
Лыжня, проложенная вдоль забора по опытному полю ТСХА никогда не пустовала, ни днем, ни по вечерам. Правда, разбита она была изрядно и не освещалась.. Восемьсот в длину, пятьсот в ширину - итого больше двух с половиной км круг. Три круга норма. На дальнем углу догнал пару девчонок, ковыляющих еле-еле и о чем-то весело и громко болтающих. Решил обогнать их по целине. Боль шарахнула по правой ноге сбоку, чуть ниже колена. Кусок стальной проволоки от сетки-рабицы, торчавший в снегу каким-то невообразимым образом зацепился своим кривым, острым концом за штаны и разодрал не только их, но и ногу...
Темно. На ощупь стало понятно, что рана сантиметров десять в длину, довольно глубокая и кровь из нее течет сильно. До общаги почти два км. Снял ветровку, снял свитер, снял футболку. Свитер и ветровку одел, разорвал на ленты футболку и кое-как, но крепко забинтовал ими рану, чтобы хоть как-то унять кровь и пошел...

...В комнате, за обеденным столом пили чай Витюшка с Максом и Валерия с Надеждой, пришедшие в гости. Радостно-возбужденный Витюшка, увидев меня в крайне не героическом состоянии, стал бледнеть ( он напрочь не переносил вида крови) и ломанулся в коридор...
Лыжи, палки в угол, за шкаф, сел на кровать и стал расшнуровывать ботинки...
- Макс, чайник поставь минут на пять на газ, чтобы вода была только слега теплой!
Макс, схватив чайник, рванул на кухню.
- Девчонки, вы извините, но вам лучше уйти. Приятного сейчас тут для вас будет совсем мало!...
Валерия встала первой, но сказала неожиданно и твердо:
- Никуда не пойдем! Надь, сходи к нам, принеси бинты!...
Примчался Макс с чайником. На пол поставили таз, в который наливали воду, когда мыли полы, в таз я поставил ногу и стал разматывать с нее окровавленную тряпку. Размотал. Кровь продолжала идти. Снял штаны.
Надежда принесла бинты, один новый, в упаковке. Разрезал упаковку ножницами и ее внутренней, стерильной стороной наложил на рану.
- Макс, подержи, я буду бинтовать!
Макс, державшийся до сих пор нормально замотал головой:
- Не, чет мне как-то!
- Я подержу! - неожиданно сказала Валерия и прижала по углам упаковку своими пальцами, пачкая их в крови...
Дверь в комнату открылась, вошел Петрович, за спиной которого маячил все еще бледный Витюшка, удравший к нему в комнату:
- Да у вас тут настоящий лазарет! - ухмыльнулся Петрович, разглядывая валяющееся на полу окровавленное тряпье, и таз с кровавой водой в нем, - Михалыч, как тебя угораздило? Может, "скорую" вызвать? Нет? Ну, как хочешь... Я смотрю, у тебя тут персональная медсестра имеется...

Вечер субботы в общаге не только веселье, вечер субботы, когда народа в общаге становится заметно меньше.
Макс каждую субботу уезжал домой в свою родную Рузу, Витюшка уехал к брату в Бескудниково. В комнате тишина, на чертежной доске ватман, надо наверстывать...
В дверь постучали. На пороге комнаты Валерия.
- Проходи. Чай будем пить.
Сидим, пьем чай с черничным вареньем. Молчим. Она смотрит, как всегда - по-доброму и изучающе. Но говорить нужно.
-Спасибо тебе.
Пауза.
- Я скажу тебе прямо. Я скажу тебе так, как есть. Я скажу тебе так потому, что ты сама это понимаешь...Ты мне нравишься. Ты очень мне нравишься.... Но мы не можем быть вместе. Ты на пятом курсе, я на первом. У тебя диплом через четыре месяца и ты уедешь. Мне еще четыре года учиться. И я буду учиться. За четыре года может произойти всё, что угодно. Я не хочу связывать тебя какими-либо обязательствами...
Она молчит, ее лицо каменеет, глаза наполняются слезами. Она встает и молча уходит...
После, до окончания ее учебы, были редкие, случайные встречи, когда мы просто здоровались и проходили мимо друг друга...

С тех пор прошло сорок лет. На просторах Одноклассников я случайно наткнулся на ее страничку. Я узнал ее сразу. И глаза ее всё те же, добрые и изучающие...

-

Андрей-Подмосковье пишет:

Молодцы, ребята! Здорово написано , жаль продолжений топа от форумчан нет(

Будут.

Из цикла "Как молоды мы были".

Серёжки.

Почва, высохшая под жестоким тургайским солнцем , разрываемая корпусами плуга, трещит так, что треск этот слышно в кабине идущего с плугом Кировца. Ночь и никого вокруг.Свет фар вперед, свет фар назад. Сзади стена пыли, в которую беспомощно упирается свет, впереди черное пятно вспаханной земли справа, светлое пятно стерни стерни слева. От правого торца бампера трактора до черной полосы борозды отработанные ориентировочные десять сантиметров, которые показывают, что плуг идет как надо, оставляя после себя ровную, слитную пашню. Конец июня, пашем пары. ...Самое противное время ночью - это время между тремя и четырьмя. И как не старайся таращиться , глаза всё равно будут закрываться. Поэтому нужно поспать. Не лечь, не сидя уснуть, а просто закрыть глаза на пять - шесть секунд, чтобы по прошествии их глаза открыть снова. И так постоянно на протяжении гона. Поле два на два км. Четыреста гектар. "Клетка". От одного края клетки до другого трактор идет примерно двадцать минут. Сколько раз за это время можно "поспать"? Много. Очень много. Два круга позволяют выспаться и даже удовлетворенно зевнуть, потянувшись. А перед этим, примерно в час ночи, наш завхоз Колюха Сапронов привезет обед в синем обшарпанном пластмассовом термосе и тогда, заглушив двигатель трактора, можно с комфортом расположиться на раме плуга у последнего корпуса, предварительно сгребя с нее горячую пыль. После этого можно садиться и "сервировать" стол. Крышку с термоса долой. Под крышкой белая пластмассовая плошка с хлебом и ложкой, ниже нее дюралевый контейнер со вторым, еще ниже такой же контейнер с чаем или компотом, и на самом дне - с первым. Порядок размещения контейнеров в термосе всегда один и тот же. Он отработан и неизменен. Ибо первое с пролившимся в него компотом есть можно, а вот когда наоборот, то как-то не очень...
Утром в столовой наши поварихи смотрят угрюмо. Они сосредоточены и молчаливы. Юлька без своего обычного " а у нас вот это есть... а вчера вот это осталось... будешь?" подает завтрак, который для меня ужин.
Я молча призывно машу ей ладонью и когда она, перегнувшись через баки, появляется в раздаточном окне, наклоняюсь к ее уху и громким
шепотом спрашиваю:
- А чего тут у вас случилось?
- Ничего!
-Точно? Тогда почему у вас вид такой, как будто кто-то из вас умер, а вы еще не определились, кто именно!
- Михалыч! - вытаращила свои карие глазищи Нинка, стоявшая около газовой плиты, - ты зачем такое говоришь?!
- Нет? Все живы и здоровы? Тогда отчего вы имеете этот самый вид, от которого даже мухи кухню покинули в страхе и ужасе перед своей неизбежной смертью от той тоски, которую вы тут развели?
Нинка возмущенно сжала свои руки в маленькие, аккуратненькие кулачки и уперла их в бока. А Юлька всё таким же обреченным тоном продолжила:
- У Тани день рождения послезавтра, а у нас нет подарка для нее, вот мы и думаем...
Танька сосредоточенно, с подавленным видом, резала на столе кочан капусты, стуча ножом по доске.
- Не вижу причин для вашей коллективной грусти в связи с этим знаменательным событием!
- Но подарка у нас нет! - опять взялась за своё Юлька, - а без подарка...
- И что наша Таня хочет в подарок? Только не говори, что мячик!
- Ну, она хочет...сережки! - понизив голос неуверенно сказала Юлька.
- Что?!
- Сережки она хочет! - рявкнула Нинка.
- И всё?! Ффух! Ну, вы даете! Я уж действительно подумал, что у вас что-то стряслось!... Вы своими жестокими инсинуациями довели меня, старого больного еврея, до сердцебиения!... Серёжки... Ну, значит будут ей серёжки!
Нож в руках Таньки перестал стучать по доске. Впервые за весь разговор она оторвалась от капусты и посмотрела в мою сторону. Недоверие и надежда плескались в ее глазах:
- А где ты их тут возьмешь?
- Татьяна, положись на меня! В хорошем смысле этого слова, естественно!
Юлька с Нинкой робко хихикнули. А Нинка, язвительно добавила:
- И прям будут сережки? И может быть даже в коробочке?
- Будут. Сережки. И даже в кай - ёбочке!
- Михалыч! Ну какой же ты!...- не закончила Нинка предложение...
- Гад? Ни-ну-ля! Этой новости идет уже двадцать пятый год!
Девчонки засмеялись. Закручивающаяся интрига предсказуемо вывела их из подавленного состояния.
...Через ночь мы пахали уже вдвоем с Диманом Золотовым. Вдвоем всегда веселей. Светящиеся в ночи фары второго трактора, служат хоть каким-то условным, но развлечением. Даже ото сна отвлекают. И в обеденный перерыв уже не надо говорить самому себе: приятного аппетита Михалыч! - Спасибо! -Пожалуйста! А просто поболтать с другом...
Тишина, прохлада и несокрушимое величие степной ночи - что может быть прекраснее? Именно из-за нее, из-за прохлады, мы и пашем по ночам. Днем стабильные плюс сорок пять, в кабине Кировца на десять градусов выше. И если его движение направлено напротив ветра, то это еще позволяет доехать до конца гона. А вот в конце обратного пути температура воды с системе охлаждения двигателя подползает к сотне, и развернув трактор мордой против ветра, приходится ждать, пока двигатель остынет, забравшись на это время под Кировец, где тень и хоть горячий, но сквозняк...
Утром в столовой девчонки смотрят напряженно, в их глазах немой вопрос: ну и где обещанное? Садимся с Диманом завтракать и разговариваем делано равнодушно о делах. Первой не выдерживает Нинка:
- Михалыч, где обещанное? А? Или забыл?
- Нинуля, вот что у тебя за манера обижать меня на каждом шагу? Просто какое-то тотальное недоверие с твоей стороны! Просто хочется впасть в отчаяние и уйти! Вы же сами сказали: послезавтра! Вот это самое послезавтра наступило! Что не так?
- Ты же сережки обещал! Где сережки?!
- Здесь! А что?
Девчонки вылетели из кухни в обеденный зал, к столу, как ошпаренные.
-Где? - вытаращилась Нинка,- где сережки?
- Да вот они, - сказал я, переворачивая пустую миску, под которую предварительно незаметно спрятал подарок,- что ты так распереживалась из-за пустяка?
На столе лежала весело искрившаяся красная коробочка. Девчонки ошалело и поочередно переводили свои недоверчивые взгляды с коробки на меня.
- А как открыть? - первой опомнилась Нинка.
- Да вот сбоку стенку тяни на себя!
Нинка осторожно потянула торцевую стенку коробки, которая стала словно калитка поворачиваться, выдвигая дно , на котором, на бархатной подложке, лежала пара сережек золотого цвета.
Девчонки молча уставились на сережки
- Мам-ма!, первой подала голос Танька,- и правда - сережки!
- Ой, - подняла на меня глаза Юлька.
- Мерять! - Нинка хищно, обеими руками, схватила коробку и троица дружно умчалась на кухню, к холодильнику, на котором стояло небольшое зеркало.
Багровый от едва сдерживаемого хохота Диман облегченно помотал головой:
- Михалыч, ну, с золотниками от камер понятно. А где ты кольца такого же цвета взял, на которых золотники висят?
- В газоновских сигнальных глазках они стоят. Выдрал со старой летучки. Пружинная оцинковка. В йод их опустил на сутки, а после того, как йод высох надраил их сажей из выхлопной трубы, смешанной с маслом...
- А коробка откуда?
- Ты не узнал? Это же пепельница всё с той же летучки. Только покрашенная растолченным красным катафотом, замешанным на клее. А бархат взял в ленинской комнате. Там скатерть бархатная в шкафу валяется. Позаимствовал кусочек... Посмотри на них: радости - выше крыши! Понять их можно. Два месяца мы тут, а что они видят кроме работы беспросветной, наших чумазых рож, железок и унылого пейзажа? Все три - москвички. И в такие условия в свои девятнадцать лет.. Второй курс...
Диман лишь крякнул и повернувшись к раздаточному окну, крикнул высоким дурашливым голосом:
- Танюша, солнце красное, выдь к нам, яви красоту свою писану!
Словно невесту на выданьи, под руки, Нинка и Юлька вывели Таньку из кухни. И та, потупив глаза и слегка вскинув в полуобороте голову, семеня, павой проплыла вдоль стола к окну и обратно. Сережки очень шли к ее милому, круглому лицу, слегка зардевшемуся от радости.
- Прын-цесса!- вынес свой вердикт Диман, - как есть: прын-цесса!
- Нет, не прынцесса! - Ко-ро - левна!
Танька весело рассмеялась. Засмеялись и захлопали в ладоши Юлька и Нинка...

Из цикла "Животные и люди"
Мурка.

Кошка была самая обыкновенная: лохматая, сибирской масти с белой манишкой на шее и груди, размеров небольших. Азартно охотилась на мышей, регулярно приносила котят, о которых истово заботилась, оберегая их, кормя и рассказывая им свои нескончаемые сказки-мурлыки. Никогда никому не надоедала своим присутствием, не лезла на колени и не требовала немедленно внимания и еды, когда семья садилась за стол ужинать или обедать. Наоборот, она скромно отходила к печке, садилась к ней спиной и аккуратно укладывала свой пушистый хвост перед своими передними лапами, молча смотрела на людей, как-бы говоря всем своим видом: вы кушайте-кушайте, на меня внимания не обращайте, я потом поем. Мать глядя на нее всегда удивлялась: ну надо же, бывало, другие коты, стоит только за стол сесть, все коленки издерут, а эта вишь какая! И неизменно добавляла: Мурся (она так называла кошку) умная кошечка! Слово "умный" было в устах матери высшей похвалой как человеку, так и животному.
И вот теперь Мурка лежала с распоротым животом во дворе на земле, припорошенной сеном, а рядом с ней лежала огромная мертвая крыса размером почти с кошку.
В жестокой драке с крысой кошка вышла победительницей, но какой ценой!
-Ой-ё-ёй!- загоревала мать, которая первой увидела эту картину, выйдя утром доить корову, - жалко-то как!
Но кошка была еще жива.
-Ну, что будет - то и будет!- сказала мать и аккуратно переложив кошку на старую фуфайку, принесла ее домой и уложила на русскую печку.
Там кошка и лежала, а мать становясь на стул, к печи приставленный, подавала ей молоко в блюдце и немного мяса или сала, порезанных
мелко-мелко. О чем-то говорила с кошкой и каждый раз, слезая со стула на пол, горевала: плохо дело, не ест ведь совсем, как жалко кошечку!
Но кошка выжила! Сначала она стала пить молоко, потом проглатывать кусочек мяса, а потом встала на ноги. Страшная, со склочившейся и потерявшей
свой привычный цвет блеск шерстью; горбатая, какими рисуют котов в детских сказках, с подведенным животом, шатаясь, она стала подходить к краю печки
и беззвучно открывая пасть, смотрела вниз.
- Да ведь это она просится, чтобы ее с печи сняли!- обрадованно догадалась мать и опустила кошку на пол. Мурка пошла к входной двери, ее качало из стороны в сторону.
Подойдя к двери она опять беззвучно открыла пасть и посмотрела на мать.
-Ну, пойдем!- мать открыла дверь, но кошка, попытавшись взобраться на порог, не смогла этого сделать. И мать, взяв кошку на руки, понесла ее на двор...
Постепенно кошка окрепла, стала самостоятельно ходить, а потом и вовсе выздоровила. Опять шерсть ее стала пушистой и блестящей, обрела первоначальные свои оттенки.
Только огромный шрам на ее животе так и остался голым. Наверное, что-то внутри у нее было повреждено - она перестала приносить котят. И весь свой материнский
инстинкт был ею перенесен на... цыплят.
Долгие часы проводила она на сеновале, около сидящей на яйцах наседки, к чему-то внимательно прислушиваясь, а когда раздавался писк первого
вылупившегося цыпленка, Мурка мчалась домой и начинала громко мяукать и тереться о ноги матери. Та смеялась: - Мурся, ты у нас не кошка, а бабка-повитуха! Сейчас пойдем смотреть,
чего там у нас делается...
Когда наседка с выводком цыплят появлялась наконец на улице, кошка немедленно занимала свой пост рядом с ними, неотступно следуя везде, а когда наседка с выводком
останавливалась, принимаясь разгребать землю и выискивать что-нибудь съедобное, то и кошка садилась или ложилась рядом, а если поблизости было что-нибудь
куда она могла забраться повыше, то немедленно туда забиралась, чтобы с высоты наблюдать за цыплятами и за тем, чтобы никто их не обидел.
Доставалось от нее всем: курам, копошащимся неподалеку и случайно приблизившимся к выводку, другим кошкам, шастающим по своим делам, и даже самой наседке,
если та вдруг случайно наступала на цыпленка и он начинал пищать.Тогда кошка немедленно бросалась на защиту, глухо подвывая, отгоняя кур, кошек, а перед наседкой становилась боком,
угрожающе выгибала свою спину, всем своим видом как-бы говоря: под ноги смотри, корова!...
Когда наевшись и набегавшись, цыплята забирались поспать под наседку, кошка мгновенно оказывалась рядом и растягивалась на земле. Некоторые цыплята вместо наседки
предпочитали прикорнуть, прижавшись к теплому, мягкому животу Мурки или даже забирались на нее. Кошка в такие минуты была просто само блаженство. Он вытягивалась, выпрямляла свой
пушистый хвост и лежала не шелохнувшись, даже если веселая цыплячья братия начинала по ней носиться, пищать и швыряться в нее песком...
Очередной май выдался холодным и мать наседку с маленькими цыплятами посадила в старую баню, отгородив им угол около печки,которую немного подтапливала чтобы не было холодно.
Однажды, пересчитывая по привычке цыплят, она обнаружила, что одного цыпленка не хватает. Пересчитала еще раз: нет цыпленка.Чужой кот в баню залезть не мог.
В баню заходила только Мурка, да и то с матерью вдвоем. Но Мурка была, что называется, вне подозрений. Прислушавшись, мать поняла, что цыпленок под полом бани.
Он каким-то непонятным образом выпрыгнул из загородки и провалился в щель между печью и стеной под пол.Достать его оттуда не было никакой возможности. Мать, погоревав,
( ну, не ломать же полы из-за цыпленка!) унесла выводок во двор, оставив двери в предбанник и баню раскрытыми...
Во время ужина в сенях послышались какие-то шорохи, царапание и мяукание. Мать встала из-за стола и пошла посмотреть на причины переполоха.
От открываемой ею двери из сеней на выход шарахнулась пара чужих котов, которых мать привычно обругала вслед, и случайно глянув вверх, обомлела:
- Мать рОдная! Мурся! Ты как туда попала?
На верхнем косяке двери, вцепившись в него когтями, висела боком кошка, держа в своей пасти живого цыпленка. Как она сумела вытащить его из под пола бани?
Мать сняла ее на пол и Мурка выпустив цыпленка из пасти, спокойно прошла на свое любимое место у печки, села, привычно разложив вокруг себя свой пушистый хвост и
стала щуриться на окна, в которые било заходящее майское солнце...

-

Из цикла "Как молоды мы были..."

Гости.

Незаметно наступил август. А вместе с ним пришла и уборочная. Опять в ночь, только вместо ревущего Кировца теперь сижу в кабине урчащей, стучащей, скрипящей и
поющей на разные голоса Нивы. Со временем ухо в какофонии звуков начинает выделять их в отдельности: вот гудит барабан, ровно и без смены тональности. Не с чего ему рыкать
и взвизгивать, урожайность пшеницы всего лишь шесть с половиной центнеров - слезы! Вот пищит решетный стан, колеблясь на своей подвеске, гремят скребками цепей полупустые элеваторы.
Стрекочет бесконечной пулеметной очередью привод ножа жатки; мотовило сопровождает свое мельтешение в свете фар усталым поскрипыванием шпренгелей...
По ночам уже прохладно. В ночь мы уже одеваемся в штаны и свитера, на ноги одеваем теплые носки, а на головы шапки-ушанки с опущенными их ушами. Так и голова чище
и шума меньше.
Утром зашел в комнату общаги переодеться. Показалось странным (середина недели), что из четырех стоящих в ней кроватей моя оказалась застелена чистым бельем (мы из застилали по белому),
А по остальным трем было видно, что белье не меняли, хотя по краю простыни соседней кровати словно кто-то провез грязными штанами. Интересно, кто постарался и зачем? Сходил в баню, из бани пошел в столовую. Стоящий около столовой Леха ехидно
осклабился, выдвинув нижнюю челюсть и спросил:
- Ну, как? Нормально гости у тебя отдохнули?
- Какие еще гости?
- Что? Не в курсе еще? Ну-ну! - загоготал он довольно.
В столовой обычно серьезная Юлька без своих обычных "... а вот это у нас есть... а вот это будешь" не поднимая на меня глаз молча подала ужин.
Ее худенькие плечи тряслись от едва сдерживаемого хохота. Я молча съел всё, что дали и задал вполне невинный вопрос, на который Юлька и Нинка ответили своим дружным хохотом.
-Белье постельное чего-то на моей кровати заменено. С чего это вдруг? Кто постарался?
Нинка, отреагировала первой:
-Мы поменяли, не оставлять же его таким было!
- Каким таким? И что это вы там делали на моей кровати, что понадобилось после этого белье менять?
- Мы??? - взъярилась Нинка,- это не мы! Это...,- открыла она уж было свой рот, но Юлька толкнула ее в бок и Нинка на выдохе выпалила,- это гости у тебя в комнате были!
- Какие еще гости? Мои гости - все приличные люди, после них постель менять не надо!
В посудомоечной раздался грохот падающих алюминиевых мисок. Заглянув в окно посудомойки, я увидел Таньку, которая склонилось над тазом с посудой, а увидев меня
резко отвернулась и стала смотреть в стену и трясясь от беззвучного хохота.
- Странное дело: все вы такие довольные, но не хотите назвать причину вашей коллективной радости! Пока вырисовывается лишь один факт: чем-то вы таким занимались, что вас так осчастливило...
Просто боюсь представить, что именно... Или кто?
Юлька с Нинкой опять захохотали, а Танька вышла из посудомойки и простонав "я не могу больше это слушать", схватившись руками за живот, полусогнувшись бросилась из кухни
в тамбур, к выходу, едва не сбив с ног входившего на кухню командира. Он едва успел увернуться и с деланным неудовольствием, пряча в своих выгоревших усах улыбку, пробурчал:
-Ну чего тут у вас опять? - хотя по его хитрой физиономии было понятно, что он в курсе причины этого безудержного веселья девчонок.
Юлька наконец обрела способность говорить и через слово, через всхлипы сказала:
-Мы Михалычу рассказываем, что в их комнату поросята зашли, что один на полу уснул, а другой в его кровати-и-и!...- опять зашлась она.
Всё стало на свои места. Наша мини свиноферма,потихоньку нами подъедаемая, которую мы завели с самой весны, и которую девчонки кормили отходами столовой,
существовавшая в режиме "творю всё, что хочу", запоролась в общагу, в нашу комнату.
- Нихрена себе, баян! - возмутился я,- Сань, ты на моем месте поверил бы, что нормальный поросенок ни с того, ни с сего попрется в общагу и полезет на чужую кровать?
Нет? Я тоже не верю! Подозреваю, что вот эти две гражданки и та, третья, которая тебя чуть в дверях не расплющила, вступили с поросятами в преступный сговор, чтобы нанести мне
моральный ущерб! И душевную травму. Глубокую. Вот скажи как на духу: имею я после этого требовать у них сатисфакцию?
Командир хохоча согласно затряс головой:
- Конечно имеешь!
- Ну всё, капут вам, заговорщицы! Я еще не придумал как именно, но вы же не сомневаетесь, что у меня не заржавеет, как взыскать с вас по всей строгости! Или сомневаетесь?
Окончательно обессилевшие от хохота Юлька и Нинка согласно замахали руками: мы не сомневаемся, мы знаем!....

Давненько я сюда не заглядывал.

Из цикла "Жизнь прожить..."

Хлеб.

Рассказывала моя мать....

"...Идем в воскресенье с Клавдичкой домой.Только на выходной отпускали, да и то не каждый. Хоть в бане помыться да поспать ночь одну спокойно. В бараке-то разве выспишься? Весь белый день на работе, а придешь в барак - девки гомонят до полночи... Почему не уставали? Уставали. Так ведь молодым-то: сейчас устали, еле ноги волочат, через полчаса уже дроби бьют на доске!... Да девки-татарки, в трудфронт навербованные, как затянут свой ёр-ёр...Какой тут сон! Татарки-то? Да кого там только не было! И татарки, и мордва, и чуваши!...На лето сколько их привозили! Без счету... Куда-куда? На болото, в карьер, торф копать!... Лопату в руки и давай, пошевеливайся... Целый день в воде.... Какие тебе сапоги?! Выдадут чуни брезентовые... А чего эти чуни? Так, для отводу глаз!.. Да хоть бы и сапоги...В карьере, бывает ухнешь по самую... развилку!... Ну, вылезут, погреются у костра и опять в карьер...Етитный дух!..."

Я помню из своего детства эти карьеры, уже залитые водой до самых краев. Торфяная вода - вода почти черная. Цвета крутой чайной заварки, солнечный свет проникает в нее очень неглубоко. Опущенная в нее ладонь не просматривается уже на глубине 30см. Вода в карьерах ледяная была даже в самую жару,..

"...Каково целый день там простоять? Ночью во сне начинают стонать, плакать - так ноги крутит!.. Кто в карьере, им было положено в день по стакану красного вина. Вечером техник Шура Грушина принесет в барак бутыль и наливает. А татарки не пьют! Им вера не позволяет!... Ну и что, что советская власть была... Так приучены были дома. Не пьют, хоть ты им что!... Пока она их матерниной не отседелила, да не напугала, что простынут, заболеют и не родят никогда - ну тогда стали выпивать...."

Мать иногда напевала негромко ( нее был абсолютный слух, хороший голос, она играла на гитаре и аккордеоне) заученную ею татарскую песню, не понимая ее слов. Много позднее я узнал, что это народная татарская песня, которую поют невесте, когда выдают ее замуж...

"... Ну вот!... Идем мы с Клавдичкой...А ходили не по дороге, а через Кузьмино, на котлован - и вдоль канавы до деревни... Ну, считали, что так ближе. Зимой-то по дороге ходили, а летом через котлован... Да кто там мерял?... Идем, а чего, июнь месяц, солнце пригревает уж с утра, разморило, спать охота - спасу нет!.. Дошли до старых полднищ, Клавдичка говорит: кляча, давай полежим немного, отдохнем! Легли на траву...И уснули!... Я просыпаюсь, а Клавдия воет в голос!...Я ей: кляча, ты чего?.. Чего-чего?... Хлеб у нее кто-то утащил!...Нам каждую неделю давали по две буханки, их домой уносили...На работе-то? Ну, кормили... Столовая была... А чего там... Дадут чуть, так, ложку помазать... А хлеб-то, берегли, домой несли.. Мы когда на землю-то улеглись, я свой хлеб под голову положила, а Клавдичка рядом... Ну, кто-то шел и прикрямзал у нее его, видать... Клавдичка воет: меня мать убьет!...Кляча, пойдем со мной к нам, может при тебе не так... Чего делать? Надо идти... Приходим, Клавдичка матери вот, мол, так и так, хлеб у меня украли... Тетка Паша обмерла!... Да как понесла ее на все корки!... Это надо подумать, две буханки хлеба програчила!...Уж она ее! Из души в душу!.. А потом схватила ухват и на нас!.. А мы как зашли, так у двери и стояли!.. Мы за дверь нашибниной!.. А у них крыльцо раньше набок было и прямо из двери в дверь и через бабы Дуни двор в наш огород!... Клавдичка опять давай выть!... А и завоешь!...Где возьмешь хлеб-то?... Купить! Ишь ты какой ухарь! На какую смолу?Деньги-то где?... Чего делать? Ну, говорю ей, пойдем к нам пока, может мать успокоится... Хоть тетка Паша.... Ты ведь должен ее помнить!..."

Тетку Пашу я помнил. Высокая, прямая, неулыбчивая, черноглазая. Она держала в строгости всю семью. Мужа, детей, внуков. Помню ее в преклонном возрасте, идущую по прогону из леса с посохом в руке, с мерной корзиной, полной грибов, за плечами...

"...Пришли к нам.. Рассказываю, вот чего случилось... Клавдичка всё воет... Мария посмотрела, послушала и говорит ей: не плачь, я тебе дам своего хлеба... И выносит из чулана каравай.... Сами пекли!... В сороковом году, перед самой войной зерна много было и на трудодни мамке много дали... Помнишь ларь в амбаре стоял? Вот он полон был под завязку!... Муку?.. Сами мололи. У нас мельница ручная была, самодельная... Покойный отец, еще жив был, делал!.. Не, не каменная!.. Какие тебе камни!... Два деревянных колеса и в них набиты железные гвозди кованные!... Крупно молола, а у других и того не было!.... Мать смотрит: вроде как не давать... Это надо подумать - целый каравай отдать!... Ума рехнуться!... А Мария ей говорит: ладно, мол, мамка, не помрем!... Да и то , в войну мы жили можно сказать неплохо... Хоть и одни бабы в доме... Мать в колхозе.... Мария, как война началась, приехала с Москвы домой с Женькой.... Пешков у нее на войне с первого дня. Свекровь ее, бабка Акулина, с ними приехала...Дуня наша на почте с утра до ночи, а то и ночами...Как чего ночами? Поезда-то шли потоком!.. Обмен по ночам...То газеты, то деньги, то бандероли с посылками... Много ведь было всего!.. Всё по железной дороге тогда шло!...Мария денежный офицерский аттестат получала на Пешкова, он ей его перевел, и обшивала еще всю округу, бабка Акулина - та была на все руки, и за бабу и за мужика: дрова пилила, косила, печи клала... Ну, я на Мезиновке, в мехцехе... Не платили, ну хоть хлеб давали, да кормили мало-годно... Женька с тридцать первого, школьница... Чего-то я опять мелю... Ну вот! Мария каравай Клавдичке сует, а та опять выть! Отдавать-то чем? Они-то жили плохо... В избе - стол да лавки!...Мать рОдная!... Стол да лавки!... И кровать деревянная. Всё!...Старшие девки в Москве, тоже мобилизованные были в эти... как их.. в зенитчицы!..Валентин, он с двадцать третьего, тоже в армии... На фронте он не был, в Моршанске охранял табачную фабрику... Как чего ее охранять?... Вот ты бестолковый какой!... Да за пачку махорки в войну чего угодно выменять можно было! Махорка!.. Да за нее тогда любой мужик душу черту продаст!... Дома были Клавдичка, она с двадцать седьмого, Васька, с двадцать девятого, и Раечка, та с сорокового... Дядя Мельян в колхозе ... Фамилия не наша деревенская? ... . Мельян-то, он с Рязанской области сам, а тетка Паша наша, занутринская!... Вот этого я не знаю, как они и где встретились!... Но поженились еще до революции... Мельян был в те годы барышником!... Не знаешь, кто такой барышник? Кто лошадями торговал, таких так звали... А в деревне они появились в начале тридцатых, поди-ка... Их раскулачили и на выселки отправили...С Москвы везли поездом, поезд ночью остановился в Куровской, они с него и сбежали!.. Пробрались какими-то путями к нам в деревню, так и остались... Кто донесет?...Никто!... Кому больно надо? Жили - и жили... Сначала по постоям ходили, потом дом купили...Нет, этот дом уже перестроенный... Тот старый был, развалюха... Стоял на честном слове, посреди избы подпорка стояла, балку подпирала, чтобы потолок на голову не упал!... Чего-то опять меня не туда повело...Ну вот! Мария впихнула хлеб Клавдичке чуть-ли не силком в руки!.. Та: как же я отдавать буду? Мария ей: отдашь-отдашь!... Когда-нибудь отдашь!... С тем Клавдичка и ушла...."

Прошли годы. Клавдия вышла замуж в соседнюю деревню. Свекор ее всю жизнь занимался пчелами, а потом и муж стал пчеловодом...
Помню в детстве, она иногда заходила к нам, когда шла навестить своих родителей, чтобы поболтать с матерью о том, о сем, вспомнить прожитое...
Иногда она приносила и ставила на стол две банки меда со словами: кляча, одну вам, а другую тете Марусе... За хлеб!