Так уж сложилась судьба, что с детства я сменила много мест с родителями, отец был военный.
А потом и сама чуток переместилась в пространстве.. по направлениям - Киев - Архангельск - Даугавпилс.
Ну или. Украина - Россия - Латвия.
Везде было хорошо. А всегда ж хочется ещё лучше.
Но у женщины - где муж - там и дом. Поэтому сейчас мы живём в Латгалии.., русскоговорящая часть Латвии, занимаемся молочным производством. Держим своё небольшое стадо коров, и пяток коз для души. Коровы - голштинки и латвийские бурые, козы - заанены.
И как обычно - где молодая семья. там и маленький ребёнок.. Так что да.. в 45 лет.. жизнь только начинается..
Сыворотка.Полезные свойства и маски.
Советы от Лены по здоровью.
Торт Медовик.
Медовая лепешка при простуде.
Как вставитьссылку на пост.
Вы здесь
Размышлялки - о детях, любви, жизни.... и.... .........и..... огородах, козах, коровах. ))). Страница 398 из 792
Опубликовано ср, 08.06.2016 - 19:31 пользователем Linnara
Раздел:
Ключевые слова:
- Блог пользователя Linnara
- 632677 просмотров
нивжизь, так .. просто поговорили
А у Польши уже безвиз со Штатами?
Позавчера тетка моя говорила, но она "на перекрестке" услышала, инета у неё нет.
А я не глянула ещё. С телефона же всё по очереди. Долго.
Ноут не хочу включать что-то, давно уже...
Поздно))). Когда Коля 2 года назад или три говорил все что будет ему по шапке настучали. С той стороны.
Кстати..как вам цвяточки в конце ноября?. Прям обалдела. Хотя...вчера ж выкапывала в огороде георгин..а под ним сорнчк какой то...розовеньким цветет. Ляпота какая.
А вот в парнике никакая зеленуха не растет. Как вышли тогда на солнце редис укроп и салат. Так и стоят.
Ой..а я сегодня песика видела. Такой махонький. На кило поди тянет))). Йерик вроде. 9 лет ему. Сказали очень болючий. Каждый день доча возит на уколы.
Коля в Польше бывал. Раньше часто. Сейчас курьерская служба так настроилась..что уже лень куда то попу двигать. Всегда приезжал в восторге. Типа и вид другой начиная от дорог и отношение другое.
Хотя..у них там свои тараканы.
Тоже нравится эта страна-сад.
Ну оно и не диво, половина предков (мамина линия) оттуда.
Мама там родилась.
Там и дом их стоит до сих пор, и леса-поля остались.
Подруги туда за продуктами в магазин ездят.иногда и два раза ща день успевают. Если колейки нет.
Лора,
По поводу желаний.
Моя подруга по училищу сегодня отмечает день рождения.
Как ты думаешь где.
Вот. Конечно же в училище.
Не угадали кто так подумал.
На Бали.
Коля сразу туда богачи кздят..8000 евро путевка.ага ага ага. Да ты че. Когда это учителя стали так зарабатывать в России. А человеку то сегодня 50.
Успела на пенсию по старой системе выйти. Действительно есть что отметить.
Многие ли из нас доживут до пенсии. Вернее доживем наперекор всем властям.
В смысле возраста.
Я серьезно рада. Прям как сама там побывала. У нее и видео есть короткие...
Так вот заглянула в рекламку.
Так вот..там гостиницы сейчас дешевле чем в Юрмале.
Ну..Юрмала =бали.. Ах ох...
В общем от 25 евро в сутки номера.
Сила поиска подобной мысли. О чем думаешь..то и замечаешь. Вот не думаю..что до этого года они никуда не ездили... Просто я была к поездкам равнодушна. Я жила строительством дома. Мне он был важнее..интереснее и роднее.
А в этом году хочется куда то исчезнуть.
Монотонность и осуществление чужой мечты это совсем не то что осуществление своей мечты. Даже если своя мечта это покупка одной козы..а чужая мечта..строительство фермы.
Почему так не знаю. Наверное потому что нет диалога. Есть монологи. Которые не связываются в единую нить.
Я вот вторые сутки размышляю над последними страницами Зулейки. А если бы по другому. А если бы в лагере не было питерской интеллигенции, разве захотел бы Юзуф бежать из дома..ехать в далекий город. Учится.
Да или нет.
Все тот же вопрос. Что первично окружение или внутренний мир.
То есть..откуда бы взялось искусство у кулацкого сына.
Или есть..в общем..так тоскливо. Сейчас поищу в инете текст. Не найду тогда фотографии страниц сделаю.
Эту лодку Юзуф не украл – она была ему обещана. Когда рыжий Лукка был еще жив, Юзуф часто помогал чинить ее: конопатили щели мочалом, старыми тряпками; покрывали тягучей смолой; вымачивали и сушили, опять смолили. За это старик брал его с собой на ночную рыбалку; сам удил, а Юзуф сидел рядом – смотрел, запоминал. Ночная Ангара была совсем другая – тихая, молчаливая. В борт нежно и тонко плескала волна; в черном зеркале воды отражался испещренный созвездиями небесный свод; лодка плыла, чуть покачиваясь, меж двух звездных куполов, ровно по середине мира. Утром Юзуф пытался нарисовать по памяти увиденное ночью, но ему никогда не нравилось то, что получалось.
А Лукка так и сказал: умру – твоя будет лодка, сынок. Весной умер. Ночью, когда в крошечной опустевшей избенке Лукки еще поминали старого товарища, Юзуф пришел на берег, спустил лодку на воду и увел за дальний поворот; спрятал в кустах, под утесом – намертво прикрутил носовую веревку к толстым корням гигантской ели, саму лодку притопил, чтобы не рассыхалась, как учил Лукка.
Лодка была ему нужна – он задумал побег.
В газетах на агитационной доске иногда появлялись заметки и даже целые статьи про совершенные заключенными побеги из тюрем и лагерей. Все они заканчивались одинаково – беглецов ловили и строго наказывали.
Юзуф знал – его не поймают.
Бежать, конечно, лучше летом. Спуститься по Ангаре до Енисея, а там уже до Маклакова рукой подать. Оттуда – на попутке до Красноярска, затем на поезде – на запад, через Урал, через Москву – в Ленинград. Прямиком на Университетскую набережную, в длинное строгое здание с колоннами цвета пыльной охры и двумя суровыми сфинксами из розового гранита у входа – в институт живописи, знаменитую Репинку, alma mater Иконникова. Как раз к вступительным экзаменам успеет. С собой решил взять пару своих картин (из тех, что понравились бы Илье Петровичу) и папку с карандашными этюдами.
Юзуф знал – его обязательно примут.
Жить он может и при институте, в любой каморке – хоть в дворницкой, хоть в складской, хоть в собачьей конуре. Может подрабатывать дворником – за ночлег. На самый крайний случай у него было кое-что припасено: в тщательно охраняемом от глаз матери тайнике лежал сложенный вчетверо плотный белоснежный лист, на котором летящим каллиграфическим почерком Константина Арнольдовича было написано несколько коротких строк. Сумлинский обращался к какой-то Оленьке, слал ей далекие приветы и просил во имя молодости приютить юного отрока, подателя сего. Сверху – адрес, в котором призывным маяком сияли волшебные, дух захватывающие слова: набережная реки Фонтанки . Без подписи. «Она поймет», – сказал Константин Арнольдович, передавая Юзуфу письмо. Это было за месяц до его смерти.
Денег на проезд не было. Рассказывали: если повезет – можно по товарным вагонам месяц-полтора прокантоваться – докатить.
Юзуф знал – ему повезет.
Документов у него тоже не было: все метрики детей поселенцев хранились в сейфе комендатуры. Скоро Юзуфу исполняется шестнадцать, но паспорт ему не выдадут: большинство семрукцев до сих пор жили без паспортов – незачем. Но это не имело значения. Главное – добраться до Ленинграда, домчать до Невы, ворваться в здание под одобрительным взглядом сфинксовых раскосых очей, взлететь по лестнице до зала приемной комиссии, выложить на стол свои работы: вот он я, весь, – судите! Roi ou rien[12]. Какой там паспорт…
Думал о побеге уже давно. А пару месяцев назад случилось событие, которое подхлестнуло, как хорошая моченая плетка, и все мысли, все желания подчинило одной страсти: бежать.
В тот день на улице Юзуфа окликнул Митрич, старый конторщик, исполнявший в Семруке целый букет разнообразных обязанностей: и секретаря, и делопроизводителя, и архивариуса, и – заодно – почтальона.
– Письмо тебе, – удивленно и ласково улыбнулся он; невыносимо долго рылся в большой брезентовой торбе для переноски газет, выудил грязно-белый, захватанный пальцами и нежно махрящийся на сгибах, бумажный треугольник. – Это сколько ж оно шло с фронта? – покрутил в руках испещренное круглыми и овальными почтовыми штемпелями письмо. – Год, не меньше.
Наконец отдал. Сам не уходил, стоял рядом, смотрел внимательно – аж брови встопорщились. Но Юзуф при нем открывать не стал; поблагодарил – и бегом в тайгу, на утес, подальше от всех. Пока бежал, думал, сердце выпрыгнет. Треугольник горел в руках, жег пальцы…
Взлетел меж валунов, сел на розовый камень. Сглотнул, раскрыл вспотевшие ладони.
Красноярский край. Северо-Енисейский район. Трудовой поселок Семрук на Ангаре. Юзуфу Валиеву.
Развернул осторожно, чтобы не порвать: слов в письме не было; в центре листа – свечка Эйфелевой башни (карандаш, тушь); мелкая приписка в углу: Марсово поле, июнь 1945 (Париж цензор вымарал черным, а Марсово поле и дату оставил). Больше ничего.
Кое-как сложил обратно – пальцы вдруг онемели, не слушались – сунул за пазуху. Долго сидел, глядя на свинец Ангары, с боков зажатый в бурую зелень тайги, а сверху – приплюснутый сковородкой неба.
Решил: точно убегу. Знал – убежит. И убежал бы – хоть сегодня, сейчас. Удерживало одно – мать. С уходом из охотничьей артели она как-то быстро и безвозвратно устала, сломилась, постарела; после отъезда доктора совсем потерялась, стала, как дитя; смотрела на него испуганно, огромными глазами. Оставить ее такую он не мог. И оставаться здесь – больше не мог.
Письмо Иконникова спрятал туда же, в тайник. Временами казалось, что сердце бьется не в груди, а там, в холодной и темной щели, где лежат, тесно прижавшись друг к другу, два письма от двух близких людей.
Юзуф не знал, что делать с матерью, – это было, пожалуй, единственное, чего он не знал.
Вот и все: вещи сложены, тюки увязаны. Завтра утром они с Юзуфом переселяются в общежитие – завтра они будут спать в разных кроватях. Сейчас, ясным воскресным днем, можно напоследок посидеть в пустом и тихом доме, попрощаться с ним. Зулейха ходит по избе, проверяя: ничего не забыла? Заглядывает за дверь, за печь; по шкафам, лавкам, подоконникам.
Одна половица скрипит под ногой – крайняя, у окна. Под такой же они с Муртазой когда-то – может, сто лет назад, а может, во сне, – прятали продукты от красноордынцев. Зулейха наступает на доску еще раз: тонкий протяжный скрип похож на чей-то голос. Присаживается и, улыбаясь самой себе, вставляет пальцы в щель, тянет – дерево поддается, слегка приподымается. Черный прямоугольник темноты под половицей дышит холодом и влажной землей. Она всовывает руку, шарит – и вынимает небольшой легкий тряпичный сверток. Развязывает веревки, откидывает старые тряпки, куски бересты. Внутри – два не похожих друг на друга листка бумаги: снежно-белый и грязно-желтый, слиплись от долгого лежания, приросли друг к другу. Зулейха разлепляет их, разворачивает. Она не умеет прочесть первое послание и не знает, что за диковинное строение изображено на втором. Понимает лишь: прятал Юзуф, это его тайна, такая огромная, что с матерью не поделился, или – оградил мать на время, защитил от нее. Бусины мелких букв с длинными, словно вьющимися по ветру хвостами, тонкий скелет башни, отдаленно напоминающий минарет, – слова и рисунок о чем-то кричат, куда-то зовут.
В грудь толкает: сын решил сбежать.
Зулейха еще несколько минут сидит на полу, прижимая кулак со смятыми письмами к груди, затем поднимается и бежит в клуб. Как бежала – не помнит, кажется, перелетела в один миг, одним прыжком. Рвет на себя дверь. Юзуф – внутри, как всегда, у мольберта.
– Почему босая, мама?
– Ты! Ты… – задыхаясь, она швыряет в него скомканными письмами, как ядрами.
Он наклоняется, подбирает, медленно разглаживает на груди, убирает в карман. Глаз не подымает, лицо застывшее, белое. И Зулейха понимает – все так и есть: сын решил сбежать. Оставить ее. Покинуть.
Она кричит что-то, кидается на стены, колотит руками вокруг – под кулаками трещит холст, ломаются рамы, что-то падает и катится по полу. Падает и она сама. Скручивается, скукоживается, сворачивается змеей, утыкается в себя, воет куда-то внутрь: покинуть, покинуть… Понимает, что воет не в себя, а в Юзуфа, облепившего ее со всех сторон. Вокруг – его тело, его руки, перекосившееся и мокрое лицо. Они лежат на полу, одним комком, сцепившись намертво.
– Куда-а-а-а? – скулит она в грудь Юзуфа. – Куда ты пойдешь? Без документов, один… Поймают…
– Не поймают, мама.
– Посадят… – цепляется за него, словно тонет.
– Не посадят.
– А я?
Юзуф молчит, обнимает так, что больно.
– Я не переживу. – Зулейха ищет глазами его взгляд. – Я умру без тебя, Юзуф. Умру, как только ты сделаешь первый шаг.
Его влажное дыхание – на ее шее.
– Умру, – повторяет Зулейха упрямо. – Умру, умру, умру!
Он мычит, отстраняется, отлепляется. Скидывает с себя ее жадные руки, выкарабкивается из объятий.
– Юзуф! – Зулейха кидается следом.
Ее скрюченная рука с искореженными на концах пальцами скользит по его затылку, как гребень, расчесывая темные пряди, по шее, оставляя красные царапины, хватается за воротник рубашки – треск! – Юзуф выбегает из клуба с разорванным воротом.
– Не сын ты мне после этого! – воет Зулейха вслед. – Не сын!
Покидает. Покидает.
Она встает и, шатаясь, бредет вон. В лицо – ветер, крики чаек, шум леса; под ногами – земля, трава, камни, корни.
Покидает. Покидает.
Мир течет перед ее взором, струится. Не формы и линии – лишь цвета: плывут, утекают. Вдруг посреди потока – четкий образ, высокий и темный. Гордая посадка головы, широкие мужские плечи, руки длинные, чуть не до колен, платье бьется по ветру. И ты здесь, старая ведьма.
Зулейха хочет оттолкнуть Упыриху, замахивается – но вместо этого почему-то падает ей на грудь, обнимает могучее тело, пахнущее не то древесной корой, не то свежей землей. Утыкается лицом во что-то теплое, плотное, мускулистое, живое, чувствует сильные руки – на спине, на затылке, вокруг себя, везде. Слезы подступают к горлу, веревкой свивают глотку – Зулейха плачет, уткнувшись в грудь свекрови, долго и сладко. Слезы льются так щедро и стремительно, что кажется – не из глаз, а откуда-то со дна сердца, подгоняемые его частым и упругим биением. Минуты, а может, часы спустя, выплакав все не выплаканное за годы, она успокаивается, приходит в себя. Еще спешит дыхание, еще вздымается судорожно грудь, но уже разливается по телу долгожданное усталое облегчение.
– Скажи, мама… – она не разжимает глаз, не разнимает рук, словно боится отпустить, – так и шепчет не то в костлявое плечо свекрови, не то в морщины у основания шеи. – Все хотела спросить: зачем ты по молодости ходила в урман?
– Давно это было, девчонкой была глупой… Смерти искала – спасения от любви несчастной, – широкая и твердая грудь старухи поднимается и опускается в долгом могучем вздохе. – Пришла в урман, а нет ее там, смерти.
Зулейха удивленно отстраняется, чтобы заглянуть свекрови в глаза. Лицо старухи – темно-коричневое, в крупных извилистых морщинах. Да и не лицо то вовсе – древесная кора. В объятиях Зулейхи – старая корявая лиственница. Ствол дерева – бугрист и необъятен, в серебряных потеках смолы; корни – узлами; длинные раскидистые ветви смотрят ввысь, пронзают небесную синь; на них легким изумрудным сиянием дрожат первые проблески весенней листвы. Зулейха утирает со щек прилипшие куски коры и хвои, бредет из тайги обратно в поселок.
В дверь стучат. Эх, не успел переодеться, мелькает запоздало. Быстро явились. Торопливо поднимается с колен, швыряет папку в сейф, закрывает дверцу. Встает посереди комнаты, закладывает руки за спину.
– Войдите, – произносит четко.
Дверь открывается – Зулейха.
Она медленно проходит в избу – бледная, осунувшаяся, по брови замотанная в платок. Останавливается, поднимает на него заплаканные, с припухшими покрасневшими веками глаза и тут же опускает. В открытое окно несется шум ветра, еле слышное гудение елей в тайге. Постояли, помолчали.
– По делу пришла? – говорит он наконец.
Зулейха кивает. Кожа ее со временем из белой стала желтоватой, восковой, на щеки мелко и часто легли тонкие морщины, а ресницы остались прежними, густыми.
– Отпусти моего сына, Иван. Уехать ему нужно.
– Куда?
– Учиться хочет. В городе. Не жизнь ему здесь, с нами.
Игнатов сжимает за спиной пальцы в кулак.
– Без паспорта? А если и с ним – все одно отметка будет в десятой графе. Кто ж его примет, кулацкого сына?
Она опускает голову ниже, словно хочет разглядеть что-то внизу, под ногами, и от этого становится еще меньше.
– Отпусти, Иван. Я знаю, ты можешь. Никогда тебя ни о чем не просила.
– Зато я – сколько просил! – он отворачивается, уходит к окну, подставляет лицо ветру. – Со счета сбился…
Скрип кровати – длинный, жалобный: Зулейха села на краешек, руки меж коленей зажала, голову совсем на грудь опустила, одна макушка видна.
– Возьми о чем просил. Если еще не раздумал.
– Не этого я хотел, Зулейха. – Игнатов смотрит на серое полотнище Ангары в мелкой пенной ряби. – Не так.
– И я – не этого. Но сын-то мой – не виноват…
Из-за поворота показывается знакомый коричневый прямоугольник – кузнецовский катер. Надо же, сам пожаловал. Значит, точно: снимать.
– Уходи, Зулейха, – говорит Игнатов, наблюдая, как катер стремительно идет к берегу.
Давай, Игнатов, пять минут на сборы. Комендатуру сдашь Горелову. – И не прощаясь, идет к двери.
Из окна видно, как поджидавший у крыльца Горелов (подслушивал, собака?) подхватывает отяжелевшего от водки Кузнеца и уводит по тропе вниз, заботливо придерживая за расплывшуюся талию.
Игнатов открывает сейф, достает из пачки метрик одну – Юзуф Валиев, 1930 года рождения. Бросает в холодную черную дыру печного створа, чиркает спичкой – бумага занимается быстро, маленьким и жарким огоньком. Секунду подумав, бросает туда же и старую папку «Дело».
Пока листы медленно вздымают тлеющие углы и, потрескивая, исчезают в оранжевом пламени, он берет чистый метричный бланк, обмакивает перо в чернила и выводит: Иосиф Игнатов, 1930 года рождения. Мать: Зулейха Валиева, крестьянка. Отец: Иван Игнатов, красноармеец.
Ставит печать, убирает метрику в карман. Ключ от комендатуры кладет на стол. Выходит вон.
Безупречно чистая форма остается висеть на гвозде, на алом околыше фуражки греется солнечный луч. В печи корчатся, сливаясь, слипаясь, сплавляясь в черную золу, давно забытые имена; тлеют, превращаются в легкий дым, улетают в трубу.
Зулейха открывает глаза. Солнце бьет, слепит, режет голову на части. Вокруг в искрящемся хороводе солнечных лучей дрожат еле различимые очертания деревьев.
– Тебе плохо? – Юзуф наклоняется к ней, заглядывает в лицо. – Хочешь, я никуда не поеду?
Глаза у сына огромные, густо-зеленые – ее глаза. На Зулейху смотрят с сыновьего лица ее глаза. Она мотает головой, тянет его дальше, в лес…
Когда Игнатов пришел – с застывшим лицом, весь словно замороженный, – и принес метрику Юзуфа, еще хрусткую, остро пахнущую новой бумагой и свежими чернилами, она сначала растерялась.
– Скорее пусть уходит, – сказал он. – Немедленно, сейчас.
Зулейха засуетилась, кинулась собирать вещи, еды какой.
– Некогда, – Игнатов положил ей руку на плечо. – Так пусть идет, пустым.
В правый нагрудный карман ветхого, истертого до легкости пиджака с разномастными пуговицами Юзуф положил два письма из тайника, в левый – новую метрику и толстую пачку мятых разноцветных купюр – тоже Игнатов дал, Зулейха столько денег в жизни не видела. Вот и все, что взял с собой.
Она даже не успела сказать Игнатову спасибо – тот ушел быстро, как исчез. А Зулейха с сыном побежали в тайгу, к утесу, где была спрятана старая лодка Лукки.
Окольными тропами вдоль задних дворов с аккуратными квадратами грядок; мимо густо заросшей мхом и будто сжавшейся, присевшей от времени избенки клуба; мимо широких полотен колхозных полей, на которых уже брызнули зеленым первые робкие всходы.
Никто не заметил их исчезновения. Только истрескавшиеся желто-бурые черепа на покосившихся кольях неотрывно смотрели вслед всепонимающим взглядом черных глазниц. Один из черепов – самый крупный, медвежий, – давно уже упал наземь, укатился в бурьян и треснул надвое; мелкая рыжеголовая птаха свила в нем гнездо и теперь, сидя на отложенных яйцах, беспокойно озиралась, провожала глазками двух торопливо шагающих в урман людей.
Юзуф и Зулейха бегут уже долго. Старые ели протягивают лапы, колют плечи, руки, щеки. Звенит, гремит, гудит под ногами Чишмэ. Круглая поляна хлещет по коленям высокими травами.
Зулейха останавливается перевести дух, дышит тяжело, хватает воздух ртом; от быстрого бега нос и горло режет – больно. Мимо проплывают кусты, стволы, кроны; яркая зелень сверкает изумрудом, вспыхивает проблесками солнца, бьет по глазам – больно. Под ногами зыбко, обманчиво мнется хвоя, то и дело топорщась острыми камнями шишек; корни деревьев вяжутся узлами, цепляют башмаки; глинистый подъем крут и жесток, ступать – больно. Больно ногам, больно спине, больно в груди; в горле, в животе, в глазах – везде.
– Скажи – и я останусь, – Юзуф опять останавливается, ищет ее глаза.
Нет сил посмотреть на него. Не поднимая лицо, Зулейха толкает сына дальше: вперед, вверх.
Нестерпимо ярким, раскаленным цветом горят красноствольные сосны. Качаются под ногами мшистые валуны, норовя скинуть Зулейху. Мелкие зубцы колючек на раскидистом сухом кустарнике рвут платье. Вот и вершина утеса: слепящая, до рези в глазах, синева Ангары; неприметная, почти звериная тропинка вниз, к реке: Юзуфу – туда.
– Мама.
Вот он стоит перед ней – высокий, нескладный, виноватый. Она отворачивает взгляд: молчи, сынок, не делай больнее.
– Мама.
Юзуф протягивает руки, хочет обнять на прощание – она выставляет ладони вперед: не подходи! Он хватает ее руки, сжимает в своих – Зулейха вырывается, толкает его вниз: уходи – скорее, немедленно, сейчас. Сжимает зубы – держит боль, чтобы не выплеснулась.
Беспомощно, потерянно он смотрит на нее, затем опускает глаза, шагает к обрыву. На краю оборачивается – мать прижала ладони к горлу, отвернула лицо. Он выдыхает резко – и ныряет с утеса вниз, по извилистой тропке меж валунов, ссыпается по шуршащим камням, перебирает ногами, летит. Ангара раскрывает широкие синие объятия, приближается, небо – удаляется.
Уже внизу, у прибрежных кустов, Юзуф останавливается, находит глазами тоненькую фигурку на вершине, машет рукой – мать стоит неподвижно, как каменный столб, как дерево; бьются по ветру ее длинные полураспустившиеся косы. Кажется, она так и не посмотрела на него.
Он юркает под зеленые сугробы зелени у воды. Отвязывает лодку, отталкивается ногой – течение тотчас подхватывает его, несет, устремляет вперед. Юзуф вставляет весла в уключины, плещет ледяной водой на разгоряченное лицо. Оборачивается, вновь тянет руку в далекую вышину – мать по-прежнему не шевелится, лишь ветер треплет легкий ситец старенького платья.
Зулейха не смогла удержать боль внутри, и боль выплеснулась, затопила все вокруг – блескучую ангарскую воду, малахит берегов и холмов, утес, на котором стоит Зулейха, небосвод в белой пене облаков. Чайки режут лезвиями крыльев воздух – больно, ветер гнет лохматые верхушки елей – больно, весла Юзуфа вспарывают реку, унося его за горизонт, к Енисею, – больно. Смотреть на это – больно. Даже дышать – больно. Закрыть бы глаза, не видеть ничего, не чувствовать, но…
Да Юзуф ли это там, на середине Ангары, в крошечной деревянной скорлупке? Зулейха вглядывается, напрягает острое охотничье зрение. В лодке стоит и отчаянно машет ей руками мальчик – темные волосы растрепаны, уши вразлет, загорелые ручки тонкие, хрупкие, голые коленки в темных ссадинах: семилетний Юзуф уезжает от нее, уплывает, прощается. Она вскрикивает, вскидывает руки, распахивает ладони – сынок! И машет, машет в ответ обеими руками – так сильно, широко, яростно, что вот-вот взлетит… Лодка удаляется, уменьшается – а глаза ее видят мальчика все лучше, яснее, отчетливее. Она машет до тех пор, пока его бледное лицо не исчезает за огромным холмом. И еще много после, долго машет.
Наконец опускает руки. С силой, намертво затягивает узел платка на шее. Поворачивается спиной к Ангаре и уходит с утеса.
Зулейха побредет, не замечая времени и дороги, стараясь не дышать, чтобы не множить боль. На Круглой поляне заметит идущего навстречу человека, седого, хромого, с палкой. Они с Игнатовым увидят друг друга и остановятся – он на одном краю поляны, она на другом.
Он вдруг поймет, как постарел: потерявшие зоркость глаза не смогут различить ни морщин на лице Зулейхи, ни седины в ее волосах. А она почувствует, что заполнившая мир боль не ушла, но дала ей вдохнуть.
если я правильно посчитала то ей на эту пору примерно 47 лет
"Сколько лет она замужем? Пятнадцать из своих тридцати? Это даже больше половины жизни, наверное. Нужно будет спросить у Муртазы, когда он будет в настроении, – пусть подсчитает."
+ беременность 1 год
+ мальчику 16 исполнилось.итого..
Ох.. хоть и идет не совсем в тему с Зулейкой.. Но .. кстати.. я вот все думаю о том что она осталась в этой дремучей тайге..
И мне так тоскливо. Кажется что просто мама дорогая.. глухомань.
И вот я думаю.. а как я 10 лет прожила в деревне. вот где глухомань. И что.. мне было там уж так тоскливо? нет. не было. Хоть и жило там человек 200 максимум. А в поселке у Зулейки 400 вроде человек.
Так вот.. заглянула я в контактовскую деревенскую группу.
А там же сейчас проходит курс посвещение в молодого крестьянина.. То есть платите 2000 рублей и едете к нам в деревню. Живете в доме.. делаете всю работу и наполняетесь навыками деревенской жизни и чувством нового. Сейчас там питерская.. Кстати Лора.. из ее статуса.. ( Мария Иванова
ПРОРАБОТКА ПСИХОСОМАТИКИ ЗА 1 СЕАНС. Помогаю изменить жизнь, обрести уверенность. Редактирование опыта. Изменение жизненного сценария.)
Вот она и пишет тоже типа блога отчета..
И вот оттуда..
Всем привет! Мое погружение в деревенскую жизнь проходит настолько успешно, что никак не могу вернуться в онлайн - пространство.
Сегодня у нас прошёл мастер-класс от 89-летнего Ивана Ивановича по приготовлению изумительных шанежек. Кто не знает - это булочки с творогом.
Секрет приготовления запечатлён в анекдоте:
Один старый еврей прославился на всю округу тем, что умел заваривать самый вкусный и ароматный чай. И вот, уже перед смертью, собрал он своих друзей и родственников. Тогда один из них сказал:
— Дядя Шлёма, вы всегда готовили такой бесподобный чай. Но вы никогда ни с кем не делились его рецептом. Раскройте нам этот секрет хотя бы теперь.
Тогда старик, не поднимая головы с подушки, жестом попросил всех, кто стоял у его кровати склониться к нему, прямо к его губам. И когда они приблизились, дядя Шлёма прошептал:
— Евреи, не жалейте заварки!
Примерно такой же секрет приготовления шанежек - не жалеть масла и сахара и тогда вы получите прекрасное рассыпчатое тесто и наивкуснейшую сытную начинку☺
Если вы отлично рисуете, поете, катаетесь на коньках, каждый раз успешно начинаете очередной новый бизнес, получаете хорошие результаты в спорте, то в любой момент, когда вы захотите это повторить, вы сделаете это с легкостью. Почему?
Потому что у вас есть большой опыт — опыт достижения цели. Причем конкретной цели. Что такое опыт? Чем отличается человек с опытом от человека без этого опыта? Где хранится этот опыт? Не вдаваясь в длинные мудреные рассуждения, можно сказать следующее. Каждый человек обладает в любом деле той планкой, выше которой он не может "прыгнуть". Эта планка, так называемый "психокибернетический механизм", заложен в нашем мозгу. Это значит, что человек не может получать больше определенной суммы денег, на которую запрограммирован его мозг. Не может добиться должности выше, чем запрограммирован его мозг. Не может создать счастливых отношений в семье лучше, чем "заложено" в его мозгу. И т.д. Когда человек набирается опыта, повышается его планка психокибернетического механизма.
Откуда берутся все эти начальные ограничения? Это наш жизненный опыт, который зависит от многих факторов: от семейных традиций, вероисповедания, страны, окружения и т.д. И что же? Это на всю жизнь? НЕТ, конечно!
Нельзя ли, загрузить, как в компьютер, нужный нам опыт, чтобы мы могли получить или достигнуть желаемое так, как будто мы это уже делали с легкостью уже несколько раз. Оказывается, МОЖНО!
К счастью, есть одно замечательное свойство нашего подсознания: оно не различает реальности и фантазии. Следовательно, если мы в своем воображении наберем какого-то опыта, то наше подсознание будет считать, что мы опытные и даст команду нашему мозгу действовать так, как будто мы это делаем с легкостью. Фантастика? Нет, это известно уже многие столетия!
Тогда получается, что мы можем убедить свое подсознание, что мы имеем ОПЫТ получения нового дома, шикарной машины, счастливой семьи, достаточно денег, отличного здоровья и т.д.?! Да, несомненно! Но проблема в том, что большинство людей не будут этого делать: ведь для этого надо развиваться, работать над собой. А все хотят получить сразу и побольше.
И все-таки, в действительности это делают люди? Конечно! Например, современные спортсмены уже давно используют подобные методики. Примеров таких — масса. Однажды немецкие спортсмены на одной из олимпиад добились потрясающих результатов. Когда их все-таки "раскололи", как это они вдруг смогли так здорово выступить, то выяснилось, что они мысленно обучили свой мозг выполнять все упражнения без ошибок.
Еще один пример. Когда Е. Исинбаева, чемпионка мира по прыжкам в высоту с шестом, на олимпиаде в Китае перед ответственным прыжком вдруг легла на землю (на покрытие) и несколько минут лежала под одеялом, операторы терялись в догадках: то ли она переодевается, то ли ей стало плохо. Думаю, что все гораздо проще: она под одеялом "взяла" победную высоту несколько раз! Это известный среди многих спортсменов прием. Теперь ей оставалось главное: надо было отключить все эмоции и дать возможность мозгу отработать все, как запрограммировано. И вновь оператор телевидения недоумевал:"Странно! У нее нет никаких эмоций!" Но вот как раз это и важно: она отключила все эмоции! И как только высота была покорена, уже на высоте, в падении раздался крик радости.
Кто-то скептически скажет: "Спорт — это просто, а вот как в жизни получить новую машину, квартиру, создать семью и т.п.?" К счастью, для нашего подсознания и мозга что достижение результатов в спорте, что в жизни — все равно.
В Интернете вы найдете множество методик достижения целей. Но ни визуализации, ни карты мечты, ни аффирмации, ни мантры не будут эффективно работать, пока вы не избавитесь от своего негатива: желаний-страданий, страхов, сомнений и т.п. по поводу достижения ваших целей. Это является той главной причиной, по которой более 95% людей не достигают своих целей: это физически невозможно с точки зрения Вселенских законов.
Освобождать любой негатив можно с помощью очень эффективной методики, описанной в моем курсе "Энергия мысли. Открой себя" https://donskoj.info/otkrojsebja-online
Напишите в комментариях, что вы об этом думаете.
#ЭнергияМысли #АнатолийДонской
Кирилл Богославский
2 года назад
КОНСПЕКТ и записи по ходу прослушивания
1) Причина обидчивости - длительная психотравма с глубокого детства.Обидчивость закладывается с грудного возраста от недостатка любви, тепла и безопасности в отношении с родителями.
2) Поэтому обида и любовь очень тесно переплетены.
3) Как следствие, обидчивые люди психологически, подобно детям, нуждаются в людях, которые будут их обижать, и ситуациях, когда бы они могли обидеться и пожалеть самих себя.
Трагедия в том, что наподобие наркоманской зависимости обидчивых людей тянет к таким отношениям, вместо того, чтобы сразу же пресечь неуважительное отношение к себе при первых же проявлениях.
4) Парадокс и бред ситуации в том, что такие обидчики воспринимаются обидчивыми людьми как солнечные, тёплые, полные любви люди (т.к. любовь и обида в лице родителей неотделимы).
5) Всегда сразу говорите, когда Вам что-то не нравится. Не нужно держать в себе недовольство, даже минуту. Потому что от этого недовольство усиливается и умножается. Это всё равно что хранить тухнущие продукты в холодильнике.
6) Тебе надо - открой рот и скажи. Никогда не жди, что тебя поймут, догадаются, почувствуют - это полный бред. Так ведут себя манипуляторы. (Они ждут момента, чтобы почувствовать, что их не понимают, и включают "обиду".) Адекватный человек исходит из соображений, что если что-то не так, то ты ему об этом скажешь. И это правильно.
7) Если человек замкнулся в своей невротической обиде, т.е. "дуется" (возможно, он подспудно ждёт преференций от своей "обиды", играет в неё), то можно ему сказать так, чётко и ласково: "Ты вот, когда закончишь со своими обидами, приходи - я всегда буду рада тебя видеть".
8) Какие слова говорить себе в моменты, когда нахлынули обиды и боль?
"Если ты обиделась на меня, то ты слабее меня. Значит, я тот самый человек, который может заставить тебя страдать". - "Я не такая слабая, никто не может меня обидеть".
Обычно не могу все такое слушать. Так раздражает. А тут уже больше часа слушаю. Хороший голос. Доходчиво. А главное согласна я с ней.)))
А так лежу в отваре крапивы с топинамбуром...получаю заряд бодрости.
Кстати...не заметно..но перестала с утра едва ступать
То есть ступни болят. Но это уже совсем другой уровень. Близкий к тому когда впервые появилось.
Да и разговаривала с женщиной. Она уже 7 процедуру у нее проходит. Очень оптимистично все выглядит впереди.
А тоже говорит вначале слезки капали. Сейчас не капают))).
Вопрос на засыпку.
Надо человеку череп козлинный с рогами.
Ему сказали сварить вместе с рогами.
А как в реале?.
Вроде же если сваришь кости все рассыпаются наоборот?
Пока не забылааааа.
Ехала на машине по дороге сельской.
Поля зеленеют...зерновиков. На одном у дороги пасутся 3 косули. Не боятся. Но остановись- убегут. Пробовала уже.
На втором 5 овец воруют чужые посевы.
Вдалеке телята. ( хозяин там больной. Инвалид. Что с него возьмешь).
И такая мысля проскочила в голове.
Почему веганы не любят животных сельскохозяйственных. Типа не выращивайте их на мясо.
А все просто. Они..животные..веганам конкуренты...в пищевой цепи
Едят то же что и они. ))).
https://ru.aliexpress.com/item/32951758655.html?spm=a2g0o.detail.1000014...
Так и есть .У нас когда появилась реклама- " это вам не молоко ! " , так многие девочки молодые подсели . Так я их нещадно троллила по поводу - " объедаете бедных коз . Весь овес поели ! "
Привет! Я здесь читаю: https://zen.yandex.ru/anna_kiryanova
угу.. надо тоже глянуть. На ютубе у нее целый канал. Доходчиво. спокойно.
Девчата,миленькие.Потеряла здесь советы по здоровью-помните обсуждали?Кто помнит на каких страницах?