Воспоминания об убиенном отце Василии (Рослякове)

Иеромонах Василий (в миру Игорь Росляков) был одним из трех монахов, злодейски убитых в Оптине в Пасхальную ночь 1993 года…
Воспоминания Т.В., преподавателя МГУ
Познакомились мы так: выпускник факультета журналистики и известный спортсмен привел ко мне второкурсника Игоря Рослякова и попросил взять его под свое руководство.
Игорь был одаренным студентом. Он усваивал за год столько, на что у других уходило десятилетие. Игорь много читал, но без разбора этого не делал. У него всегда была потребность посоветоваться, что почитать.
Однажды перед ним стал вопрос, кокой семинар ему выбрать. Игорь обратился ко мне за советом ко мне, и после размышлений мы решили выбрать семинар по Достоевскому. В то время его вел известный критик, член союза писателей Игорь Волгин. Для сообщения и реферата Игорь взял тему по В. Розанову. Тема была довольно сложной, и я переживала за Игоря… но переживания были напрасны – реферат получился прекрасный!
В ту же пору увлечения Достоевским нам подарили билеты на премьеру Малого театра «Кроткая» по Достоевкому. Мы решили пойти в театр.
Повседневно Игорь одевался в спортивном стиле: куртка, берет. Но в этот день передо мной стоял элегантный мужчина в светлом костюме-тройке, с букетом цветов в руках. Надо сказать, что к цветам он был неравнодушен всегда: любил их относился к ним как-то по-детски.
Перед началом спектакля, пройдя в свою ложу, я обратила внимание, что многие из зрителей бросают взгляд в нашу сторону. В голове кружатся мысли, что можно увидеть в нашей ложе? Обернулась, случайно глянула на Игоря и увидела в нем то, на что, возможно, и обратили внимание другие люди: в тот момент в нем соединились духовная красота и благородство. Он был восхитителен!
Игорь писал стихи. В нашем доме не обходилось и без критики. Моя дочь, девочка 14-ти лет, - основной критик, изрекала: «Плохо!» Игорь застывал на несколько минут, а затем удивленно соглашался: «Действительно плохо».
Когда Игорь уезжал надолго из Москвы, он звонил по междугородней. Я снимала трубку и слышала его голос: «У меня все хорошо, но только вас не хватает». И еще он однажды написал:
Я снова здесь. Я снова с вами.
От глаз кружится голова…
Продолжения стихотворения никто не помнит. Игорь писал стихи на ходу – легко писал и легко терял.
Игорю нравился наш дом. Его тянуло к старым книга в кожаных переплетах, кК картинам с дивными храмами, которые были написаны дедушкой-священником (он был художник). Здесь Игорь был покоен и тих.
Ему полюбился православный уклад жизни. Игорь стал ходить в церковь. Он познакомился с пострадавшими за веру, с прошедшими лагеря людьми… подружился с покойным уже протоиереем Василием Евдокимовым. Однажды протоиерея Василия спросили: «Батюшка, а страшно было в лагерях?» - он отвечал: «Конечно, страх был, когда пробирались тайком на ночную литургию в лагере. А вдруг поймают? А начнется литургия - и Небо отверсто! Господи, думаешь, пусть срок набавляют, лишь бы подольше не наступал рассвет!» Мне было приятно, что после своего воцерковления Игорь стал ездить к архимандриту Иоанну (Крестьянкину). О своих лагерных годах о. Иоанн ответил: «Почему-то не помню ничего плохого. Только помню – Небо отверсто, и Ангелы поют на небесах».
Старый священник подолгу о чем-то беседовал с Игорем. Сохранились некоторые магнитофонные записи рассказов о. Василия Евдокимова о преподобном старце Нектарии, к которому ездил в ссылку, о владыке Афанасии Сахарове, о священномученике Сергии Меченеве и других.
Игорь решил уйти в монастырь. Пред отъездом он зашел попрощаться. Прощались молча, понимая, что навсегда.
Мы понимали, что напоминать о мире монаху нехорошо, но нам очень хотелось посмотреть Оптину еще раз и, конечно, повидать о.Василия (Игоря). Приехали мы с дочерью туда на экскурсионном автобусе. Во в храм, увидели о. Василия. Подошли, поклонились: «Благословите, батюшка». Получив благословение, мы постарались побыстрее скрыться.
О. Василий был рад нашему приезду – разыскивал на по монастырю, но встретиться успели лишь перед самым отправлением автобуса. В оставшиеся минуты дочь успела рассказать о. Василию что-то о своей учебе… Она сожалела, что не успела разглядеть Оптину, простояв все время в храме. «Да, - сказал о. Василий, улыбаясь, - как говорил мой тренер: примитивно, но результативно».
Больше мы не виделись…

Воспоминание раба Божьего Павла
С отцом Василием мы были знакомы еще до открытия Оптиной пустыни. Что моно сказать о нем?.. Ему изначально был дар целомудренной глубины духа, делавшей его простым и величественным одновременно, несуетным, нескородвижимым на всякое постороннее влияние. Этот дар духовного достоинства, о котором говорил афонский старец П., был замечаем и во внешнем его облике. Сначала как художник, а затем как живописец, я замечал в нем тот баланс внутренней и внешней одухотворенности и красоты, который можно назвать Христоподобием. Он также держал себя с людьми – ровно и просто, я не видел его гневающимся на что-то или неудержимо разраженным на кого-то. Скорби и бури монастырские он переживал мужественно и собранно, не перекладывая их на плечи ближних и не позволяя себе эмоциональных «выхлопов» в чью-либо сторону.
Если его внутреннее устроение было дано ему изначально, то в христианской, а затем монашеской жизни оно было завершено отцом Рафаилом (Огородниковым). Это особая тема… Но меня, при общении с отцом Рафаилом, всегда поражало соединение простоты, доходящей даже до некоторой юродивости, внешних средст его пастырской деятельности с тем глубинным результатом, который он производил в душах людей. Отец Рафаил, находясь на приходе, в гуще людей, свято хранил тайну своей духовной жизни и своим примером научил этому деланию отца Василия. Монашество было естественным продолжением его духовного пути.
Господь привел нас в Оптину в год ее открытия. Что представляла собой Оптина в год ее передачи властями Церкви, известно каждому, кто посещал вновь открытые монастыри нашей родины. Руины нелепо перестроенных храмов, братских корпусов, черные глазницы выбитых окон, и едва ли не единственный на весь монастырь фонарь, освещающий эту картину мертвенным зеленым светом, - вот что увидело первое поколение оптинских паломников… Прижившиеся здесь люди встретили нас настороженно, а кто и явно враждебно. Парадоксально, но это мы были в их глазах глубоко чуждыми им по духу захватчиками их земли. Разбросанные по территории монастыря осколки могильных плит довершали картину мерзости запустения на святом месте. Но при всем этом каждый из тех, кого Бог привел в монастырь в это время, на своем опыте знал, как преизобилует там, где умножается грех. Излияние ее на возрождающуюся обитель было обильно, остро чувствовалось всеми – как живущими постоянно, так и приезжающими. Участие Божией Матери и Оптинских старцев возрождении обители выражалась и в повседневной жизни, и прямо в чудесах, свидетелями которых мы были. Кроме того, Оптина притягивала к себе и соединяла в себе людей, которые никогда бы не смогли плодотворно «пересечься» с обычной жизни. Живущие в монастыре тогда, как и сейчас, чувствовали себя на пересечении многих житейских и духовных путей. В самом воздухе было растворено благодатное ощущение победы, утешавших первых оптинских тружеников в их скорбях и лишениях. И нередко можно было увидеть посреди руин и грязи облаченного в старый ватник и грубую кирзу человека, который на вопрос: на сколько ты приехал в Оптину? – отвечал: «Навсегда!»..
В это время для многих было трудно, а для иных просто не возможно не споткнуться а очевидном: на нашей особой призванности Богом быть Его работниками и слугами в таком месте и в такое время. Отец Василий и здесь явил величественную красоту своей души. Общая эйфория, обернувшаяся для многих потерей трезвения и ставшая причиной многих духовных потрясений, не принесла ему никакого ущерба. Из его творчества этого времени было видно, как пережитое им преобразовывалось в высокую псаломскую и покаянную скорбь о себе и о народе, утратившем своего Бога. А глубокое его сердце было чуждо и тени безответственного восторга собственного избранничества. Он не терял ощущения главного в монастырской жизни. И насыщенная, и интересная, полная контрастов и неожиданностей обстановка обители не отвлекала его от покаянного делания. Покаяние вообще сильно увлекло в себя его душу, и какой силы оно в нем достигло, видно по его Покаянному канону.
Будучи еще послушником он находился на хлопотном и беспокойном послушании гостиничного. И часто можно было увидеть его богатырскую фигуру шагающую по оптинской грязи с раскладушками в руках. Никогда не забуду тот день, когда он, проходя мимо меня, произнес: «Вне уединения нет истинного покаяния». Сказано это было с силой. Говорил он емко и кратко, и сказанное им часто крепко запечатлевалось в памяти. Слово его, даже шуточное, растворено было солью.
Как-то раз мы переезжали всей иконописной мастерской в новую келью. Краски, минералы, фрагменты иконостасов, всяких мелочей… набралось на целую машину. Глядя на наши сборы, отец Василий обронил фразу, которая характеризует и наше дело, и его внутреннее состояние: «Ребята вы, конечно, хорошие… только вериги у вас больно тяжелые». «Да, - ответил я ему, - тебе достаточно листа бумаги, чтобы выразить все».
Не только внутренне, но и внешне он стремился к свободе духа. Это было видно и по его келье. Оптинская обстановка того времени и так способствовала простоте быта, но у отца Василия эта простота достигла своего предела. В то время мир не находился за стенами монастыря, а шумел на правах хозяина прямо внутри. Иноческий постриг в такой обители – явление всегда впечатляющее, особенно тогда, когда постригают близкого тебе человека. Я присутствовал на иноческом постриге отца Василия. И как только это стало возможным, решил зайти и поздравить его. Он принял меня просто и радушно… мы разговорились, Ия стал расспрашивать его о том, что испытывает человек во время пострига. Трудно описать то, что случилось мне пережить в этот момент! Мы уже привыкли, что после пострига человек меняется – и какое-то время, как и после крещения, на нем ясно читается след происшедшего с ним благодатного события. Я не был готов переживать что-то необычное. Шла спокойная беседа с человеком, хорошо мне знакомым в повседневной жизни. «Знаешь, - ответил он мне, - когда я видел это со стороны, то часто умилялся, даже какие-то слезы набегали», - добавил он со сдержанным юмором на свой счет. «Но когда сам находишься там, это совсем другое дело…» Он замолчал. Я понял, что бестактно спросил его о том, что невыразимо и должно быть покрыто молчанием. Он задумался… Было ощущение, что душою он погрузился в тайну происшедшего с ним события. Лицо его преобразилось, наполнилось духовной силой и величием. Эта светлая сила наполнила келью, коснулась и меня… Я был застигнут врасплох… Мысли остановились, нить нашего разговора оборвалась; я вдруг понял что все, что я мог сказать, окажется нелепым и несвоевременным – какой-то невольной пошлостью. Святым отцами сказано: «Никто не может стать монахом, если не увидит лицо человека просвещенного светом вечной жизни». Этот свет и был запечатлен на лице отца Василия. Я ушел от него в радостном удивлении и в благодарности Богу за то, что оказался невольным свидетелем Его действия в человеке. Тогда же я понял, о чем догадывался всегда: я понял то, что он не сможет мне быть близким человеком даже в ту меру, в какую бы это позволило его монашество. Слишком много дано ему Богом; будучи с нами телесно, он ушел на своем пути далеко вперед.
Когда отец Василий стал уже иеромонахом, он попросил написать ему икону всех своих небесных покровителей: святого благоверного князя Игоря (в крещении), святителя Василия Великого (в иночестве), святого Василия Блаженного (в монашестве). С радостью я взялся писать эту икону. Живущие в монастыре часто замечали, как часто имена, которые даются новопостриженным монахам, точно выражают внутреннюю суть человека: раскрывают либо то, что человек имеет, либо то, что в нем заложено и нуждается в раскрытии. Зная, что подбор святых на будущей иконе не случаен, я попытался понять ту взаимосвязь, которая объединяет святых с будущим владельцем иконы. Я отчетливо помню, как я подумал: «Отец, в тебе есть качества каждого из твоих небесных покровителей. В тебе есть мужество, стать духовная доблесть святого князя Игоря; тебе дан дар царского учителя Василия Великого, ты любим как проповедник; и в тебе же есть та частиц юродства блаженного, которая все это защищает и прикрывает от глаз людских. И при этом всем ты – Василий, ты сам – царский, и путь твой – царский, у тебя только один недостаток: ты молод. Сохранишь ли ты, эти благие дары до конца дней своих?.. – в наше-то время... Не знаю…»
Я осмелился писать об этих, глубоко личных переживаниях с одной только целью. Еще при жизни отца Василия не только мне, но и многим было ясно, что он близок к святости. Возможно, это отношение к нему и было причиной нетипичной реакции на его убиение. Это была радость за близкого и любимого человека, достигшего своей цели в жизни. В тот памятный год, в день следующий за Благовещением, на собор Архангела Гавриила, у меня родилась дочь, и до Пасхи мы с родственниками никак не могли подобрать имя для нашей девочки. Мы решили, что на Пасху она обязательно должна получить свой Пасхальный подарок – имя. И когда опять возник разговор о том, что ждать больше нельзя, раздался звонок, и нам сообщили об убийстве наших братьев. Первоначальный шок уступил место радости. «Слава Богу! Слава Богу! Молодец отец, дошел до цели!» Была полная уверенность, что кончина их благословлена и что Пасхальная радость их стала вечной.
Уже потом в Оптиной, для нас раскрылось и стало очевидностью: и как бы стоящий в воздухе запах крови, и трагедия общей потери, и бесовская гнусность убийства – и то, что их светлая смерть обнажила полюс небытия и мрака. Но то все было потом – а в этот день горечь утраты была поглощена спокойной радостью за братьев; и не сговариваясь, одновременно, у нас возникло желание назвать нашу дочь в память отца Василия. Поскольку у нас, в отличие от греков, нет женского имени «Василия», то мы подобрали более близкое имя по смыслу – Василиса. И у гроба отца Василия, зная, что он меня слышит, я попросил его не переставать заботиться и молиться о нас также, как он делал это, повинуясь закону любви, в этой жизни, и принять на воспитание и сохранение названную в его честь.
Недавно настоятель одного московского храма заказал нам икону Оптинских святых, где рядом со старцами будут изображения наших братьев. Знал ли я, когда писал для отца Василия, что скоро придут дни, когда Церковь поручит нам писать его собственную икону?..
Наши братья своей жизнью и своей смертью сумели явить нам, в конце двадцатого века, то ощущение христианства, которое было в первые, мученические века: когда живешь бок о бок с человеком, ходишь с ним в храм, видишь на лице его свет вечной жизни и понимаешь, что он свят… - и вот наступает время его мученической кончины… И тот, кто еще недавно находился между нами телесно, уже почивает рядом с нами своими святыми мощами. В честь его называют родившихся детей… А очевидцы его земного пребывания пишут его иконы. И все это совершается просто, с благодарностью Богу и твердым убеждением, что так – верно, так – и должно быть.