Любовь и доверие
(Из сочинений архиепископа Сан-Францисского Иоанна (Шаховского)
Можно ли человека любить и ему не доверять? Можно. Истинная любовь к человеку совсем не означает обоготворение его качеств и преклонения перед всеми его действиями. Истинная любовь может замечать и недостатки человека столь же остро, как и злоба. Даже еще острее. Но любовь по-своему относится к недостаткам человека. Любовь бережет и спасает человеческую душу для вечности; злоба же топит, убивает. Любовь любит самого человека – не его грехи, не его безумие, не его слепоту… И более остро, чем злоба, видит все несовершенство этого мира. Подвиг прозорливости духовной – видеть все грехи людей и судить все зло и при этом не осудить никого... Только свыше озаренный человек способен на такую любовь.
Да, можно любить и не доверять. Но не есть ли доверие признак открытой души и не есть ли открытость свойство любви? Нет, любовь шире открытости. Старец Амвросий Оптинский или преподобный Серафим любили людей пламенной любовью и в Духе служили им. Однако не всем открывались и открывались мало: хранили душу свою от людских взоров, проникая своим взором в души людские. Духовник на исповеди совсем не открывает своей души исповедующемуся. Но душа истинного духовника открыта не обнаружением, но любовью и через любовь обнаруживается в мире. Старее не всегда и не всем открывает все, что знает от Бога. Но сообразно с состоянием каждого, к каждому подходит соответственно.
Мать являет ребенку свою любовь, скрывая от него все ему неполезное, до чего не дорос он еще, чего не может принять. Врач не все открывает больному, начальник – подчиненному, учитель – ученику.
Корабль имеет подводную часть, и душа должна иметь свое невидимое для мира сознание. Не «подсознание», но укрываемое – ради блага и истины – сознание. Злое утаивать надо, чтобы никого не замарать. Доброе утаивать надо, чтобы не расплескать. Скрывание своего добра почти всегда бывает мудростью и праведностью.
Не всякая «непрямота» есть неправда, и не всякое «недоверие» есть измена полному доверию, которое можно иметь лишь к Богу Триединому и ко всем Его законам и словам. Недоверие же к себе есть всегда мудрость. Свой опыт, свой ум, свое сердце, своя мысль, свое настроение – все это шатко, бедно, неопределенно; здесь нет абсолютного предмета для доверия… А от недоверия ко всему шаткому проистекает всесовершенное доверие к Богу Триединому. Лишь духовным отцам и руководителям, истинным и испытанным во Христе, можно доверять себя более, чем себе, и предавать свою душу во имя Бога.
Ближний же мой, друг мой есть лишь частица меня самого (ибо он частица всего человечества, коего я – частица). Следствия первородного греха, страсти присущи и ему и мне. Конечно, в разной мере и в разных оттенках, но, как он, так и я, мы имеем основание не доверять своей. Пока еще двойственной природе и непреображенной воле. Мы действуем почти всегда по страсти, с примесью греховного, не бесстрастного.
Я действительно изменчив, колеблюсь различными приражениями лукавого, и чистота души моей то и дело замутняется поднимающимся со дна ее илом. Ближний мой также изменчив, как и я, и столь же способен на доброе, как и на злое. Я нуждаюсь в постоянной проверке себя, и ближний мой также. Я должен без устали проверять свои действия в мире. По Богу ли они? Проверки требует не только злое, но и «доброе» мое, ибо злое часто бывает очевидно, тогда как «доброе», а на самом деле бывает злым. Впрочем, и злое нуждается в проверке, и злому нельзя доверять по первому признаку злого. Людям потемненным (каковы мы) и хорошее представляется плохим, если оно сопряжено с болью, тягостью и оскорблением нашего самолюбия. Не о злой подозрительности здесь речь, а о благом творческом недоверии к себе и ко всему, что окружает в мире.
Люди много и часто подолгу говорят, и как будто идеи их должны служить благу, но сколько неверного, соблазнительного, пустого льется из их уст. Не нужно доверять всем словам людей… Люди часто сами страдают за те слова, которые они сами сказали и раскаиваются в них.
Усугубляя свою любовь к людям, никогда не надо забывать, что все они больны и необходимо жить среди них в постоянном трезвении. Не к самому человеку надо, конечно, иметь недоверие, но к данному его состоянию. Степень доверия следует всегда менять соответственно стоянию просветленности человека в Боге.
Более светлому состоянию человека принадлежит и долее совершенное доверие… Например, я хочу принять Святые Тайны, но чувствую, что душа моя полна смятения и страсти… Я должен в этом случае поступить по Евангелию, то есть оставить свой дар у жертвенника, пойти помириться с душою, «с моим братом» - иначе сказать, умиротвориться, войти в небесную жизнь. Вот образец праведного и благого недоверия к себе во имя Христовой любви к самому себе. Эгоистическая любовь моя, напротив, желала бы презреть, не заметить моих недостатков и сочла бы душу мою «достойной» и позволила бы ее греховному состоянию безпокаянно приблизиться к Богу, к Его горящей купине. И опалился бы я непреложными законами Божией чистоты.
Несомненно, что я должен беспристрастно относится к себе и к другим. Но не будет ли это значить, что я творю суд над кем-нибудь вопреки слову: «Не судите, да не судимы будете»? Нисколько. Рассуждение есть признак выхода человеческой души из дурного ее младенчества. Святые учители Церкви даже считают его выше любви, выше, конечно, человеческой, неразумной, часто даже погибельной любви. Рассуждение есть небесная мудрость в жизни, духовный разум в любви, который не отнимает силу, но дает ей соль.
«Не мечите бисера вашего…» - это не отсутствие любви (Слово Божие учит лишь одной любви!), но мудрость любви, знание высших законов неба, изливающегося на весь греховный мир, но не смешивающегося ни с чем греховным.
«Да придет Царствие Твое, да будет Воля Твоя». Я постоянно хочу осуществить в себе и во всем эту любовь: упразднить «царство свое» и открыть Божие. Не доверять, не принимать ничего своего. Открыть свой слух и свое сердце (всю его глубину) лишь Божиему, чистому, светлому… «Да придет царствие Твое!». Я до смерти не хочу успокоиться в алкании его во всем. Я молюсь, но не холодно слетает слово это с уст моих, оно исторгается из всего существа моего и заставляет меня томиться, как в пустыни. (Иоанн (Шаховский), архиепископ. Апокалипсис мелкого греха. М., 2003.С. 37-46.)