Трава-мурава
Из сочинений Федора Александровича Абрамова
Пята дома
У Любы Паншиной, одинокой матери, шестеро детей. И все старшие не помощники: один хулиган, из тюрем не выходит, другой – алиментщик, годами в бегах, а третий бы и дома. При матери, так пьяница – туник…
А тут я Любу не узнал – девчонкой бежит по улице.
- Ну вот, - говорю, - Любаша, и в твою избу солнышко заглянуло.
- Заглянуло. Колька. Малый, сердце матери отогрел.
- Да ну?
- Что ты, было у меня сегодня перепугу-то. Управляющий с утра в контору совхозную вызывает – ну думаю. Опять какой-то из моих гопников набедокурил. А чего же больше? Что ни случись, что не стряслось в деревне, так и знай: без твоих деточек не обошлось. А тут - мне стихотворение рассказывают.
- Стихотворение?
- Ну не так чтобы в стихах. Понимай. Какие от нашего управляющего стихи! Мне-то стихотворение. «Приглядывайся, - говорит, - к своему малому. Человек в деревне нашей растет. И я , - говорит, - на заметку твоего парня возьму».
А человек-то знаешь что отколол? – Люба засмеялась. – Пошел в контору, сел в очередь к управляющему, как взрослый, а, когда очередь до него дошла, и того чище: «Пошлите меня на сенокос. Я все умею делать: и сено загребать, и косить, и за лошадями ухаживать». Даром, что десять лет.
«Но это, - говорит управляющий, - еще цветочки. А ты знаешь, - говорит, что такое пята дома?» Это меня пытает. «Нет, - говорю, - не знаю»
«Вот и я, - говорит, - до седых волос дожил, не знал, а Колька твой разъяснил: «Мне, - говорит, - маме помогать надо. Старшие братья у нас не хозяева. Я пята дома».
Ну дак уж я уревелась. Вся уревелась. Без памяти из конторы выбежала. Что ты, я ведь думала – в наказанье мне деточки даны. Так и жизни не увижу, заживо съедят. А теперь у меня оправданье всем мукам: пята в доме появилась. Да мне теперь что! Я теперь заново жить начну.
Обет
У Олега Чижовского дед, державший до революции свой извоз, крепко зашибал. И вот, доведенная до отчаяния бабушка решилась прибегнуть к Богу. Грузная, еле передвигавшаяся на больных, распухших ногах (у нее была водянка), она сто двадцать верст прошла пешком – с Новгородчины до Печорского монастыря. Летом, в июле, в самое пекло. А в монастыре жарко помолилась иконе-исцелительнице.
И что же? Дед бросил пить. Мало того, с этих пор все его многочисленные сыновья, внуки и правнуки, вплоть до самого Олега, не берут в рот ни капли спиртного.
Что же произошло? Как объяснить этот феномен в роду Чижовских? С дедом – просто. Деда потряс до глубины души поход совершенно больной, безножной жены. И он зарекся, дал обед.
А потомки? Что их отвращает от спиртного?
- Да, наверно, то же самое. Что и деда, - вслух размышляет Олег. - Я помню, как отец мне, ребенку, рассказывал эту историю - про хождение больной бабушки в монастырь. Со всеми подробностями рассказывал. Так, верите, ли я плакал, горькими заливался – так жалко было бабушку. И я поклялся про себя еще в детстве никогда в бутылку не заглядывать.
На Мезень-реке
- Сегодня не будем телек смотреть: бабушки умершей память завтра. В прошлом году умерла, до сто семи лет двух месяцев дожила. А сто-то пять было, она еще со мной в лес ходила. По грибы. Идет сзади меня, плачет да стегает себя вицей по ногам. Я говорю: «Что ты, бабка, с ума сошла, по ногам себя бьешь?» А она: «Что худо и идут. Я ведь за тобой угнаться не могу».
Вкус победы
- Я долго до восьми лет, хлеб победой называла.
Как сейчас помню, бегаем, играем с девочешками возле нашего дома, и вдруг: «Санко, Санко приехал!». А Санко – соарший брат Маньки, моей подружки из соседняго дома. Вот мы и чесанули к Маньке.
Солдат. Медали во всю грудь. С каждой из нас за руку здоровается, у каждой спрашивает как звать, каждую по головке гладит. А потом и говорит: «Я Победу вам, девки, привез».
А мы, малоросия, что понимаем? Вылупили на него глаза как баран на ворота. Нам бы Победу-то в брюхо запихать, вот тогда бы до нас дошло.
Ну, догадался Санко, что у нас на уме. Достает из мешка буханку хлеба. «Вот, говорит, девки, так победа-то выглядит». Да давай эту буханку на всех резать.
Долго я после того капризила. За стол садимся, мама даст кусок, скатанный из моха да картошки, а я в слезы: «Победы хочу…»
Зарок блокадницы
Заговорили о неустроенности, о бедах сегодняшнего бытия, о всевозможных недостатках, о болезнях, которые косят людей, - что за жизнь? То за век?
Кое-кто вздохнул, кое-кто охнул, а кое-кто даже слезу пустил. И только одна старая Наталья Александровна невозмутимо улыбалась.
- После войны я ни разу не плакала. Грех великий плакать, кто пережил блокаду да войну.
Нервы
- У ей какие-то нервы. С бабами Але с кем разругается. Полчаса бегает вокруг дома да про себя ругается. Никак не может обыреть (отойти).
- Да и весь народ пошел нервны – слова не скажи. Все нервы, все нервы – у каждого. Откуда они взялись? Раньше кабыть их не было. Мы, бывало, ни про какие нервы не слыхали…
Тетя Катя
Восемьдесят три года. Грузная, тяжелая. Идет по улице –копна сена ползет И только глаза молодые, полные жизни.
И тетя Катя любила приговаривать:
- Тело просит земли, душа – любви.
Последние слова Александра Яшина:
- Пишут, пишут… А все сводится к четырем словам. Жизнь. Смерть. Правда. Ложь.